Джаред Даймонд против Тойнби

[Жан-Люк Пикар]

А если к тебе придут с Калашом, то тут уже луки не помогут и нужен адекватный ответ в виде аналогичного огнестрельного оружия.

Кажется, огнестрельное оружие не давало совсем радикальных преимуществ где-то до конца 19ого века...

[Gundir]

Выводы по Африке?

в 20 веке им стали усиленно завозить гуманитарную помощь и строить больницы. Какие еще тут выводы.

[Жан-Люк Пикар]

http://en.wikipedia.org/wiki/Battle_of_Isandlwana Не могу не отметить такой вот эпизод войны с зулусами 22 января 1879 года. Казалось бы, технически продвинутые англичане должны были всегда побеждать? А вот такой вот позор...

[Дж. Тайсаев]

В исторической демографии не разбираюсь - просто картинка из википедии.



Выводы по Африке?

Браво, ещё одно подтвеждение Тойнби. Вызовы в Африке не были сильны до последнего времени, сейчас всё изменилось, им показали новые игрушки, научили пользоваться контрацептивами, а главное дали понять, как можно жить ещё. Новые потребности, дают новый вызов и Африка уже не та

[Дж. Тайсаев]

http://en.wikipedia.org/wiki/Battle_of_Isandlwana Не могу не отметить такой вот эпизод войны с зулусами 22 января 1879 года. Казалось бы, технически продвинутые англичане должны были всегда побеждать? А вот такой вот позор...

Это вы к чему?

[Дж. Тайсаев]

А если к тебе придут с Калашом, то тут уже луки не помогут и нужен адекватный ответ в виде аналогичного огнестрельного оружия.

Кажется, огнестрельное оружие не давало совсем радикальных преимуществ где-то до конца 19ого века...

Потому Африка и выдержала, несмотря на расхлябанность более слабыми вызовами. Впрочем и это удивительно, можно объяснить только частичной изолированностью и тем, что они нафиг никому не нужны

[Gundir]

Браво, ещё одно подтвеждение Тойнби. Вызовы в Африке не были сильны до последнего времени, сейчас всё изменилось, им показали новые игрушки, научили пользоваться контрацептивами, а главное дали понять, как можно жить ещё. Новые потребности, дают новый вызов и Африка уже не та

судя по динамике контрацептивами научили пользоваться плохо

[Дж. Тайсаев]

Браво, ещё одно подтвеждение Тойнби. Вызовы в Африке не были сильны до последнего времени, сейчас всё изменилось, им показали новые игрушки, научили пользоваться контрацептивами, а главное дали понять, как можно жить ещё. Новые потребности, дают новый вызов и Африка уже не та

судя по динамике контрацептивами научили пользоваться плохо

Чего от них ждать, если даже в России.... великий и могучий авось и уверенность что это не круто

[Дж. Тайсаев]

Дж. Тайсаев пишет: «Этот вызов не для культуры, а для природы»
Медики так не думают. Да и изготовители всяких защитных масок тоже.

Дж. Тайсаев пишет: «но север дал такие вызовы, на которые нужно было развивать ещё и технологии»
Можно вспомнить неандертальцев.

Дж. Тайсаев пишет: «Ну смотрите. если к тебе приходят с пращами и луками, это вызов, на который племя либо найдёт ответ, либо погибнет. Нашло, ответ всегда адекватный, потому что избыточность нецелесообразна и племя создаст такие же луки и пращи. А если к тебе придут с Калашом, то тут уже луки не помогут и нужен адекватный ответ в виде аналогичного огнестрельного оружия.»
А с чего вы взяли что более сильное оружие избыточно. По-вашему военные технологий вообще не должны были развиваться негде.

Дж. Тайсаев пишет : «и потому аутсайдеры вытеснялись на периферию.»
А почему аутсайдеры не восприняли своё вытеснение как вызов и не ответили на него ещё в самой Африке. 

1. Это лишь тонкий слой в пару веков, а под ним 30 000 лет без медиков и без масок.
2. Неандеры имели мустье, которое было прорывом среднего палеолита и как знать, могли и в космос полететь, если бы наш ьрат их не истребил.
3. Огнестрельное оружие избыточно до тех пор, пока его нет у врага, а у врага оно может появиться, если есть серьёзный вызов и потому оно появилось не в тропической Африке, а гораздо северней.
4. Аутсайдеры ещё как отвечали на вызов, но вспомните Тойнби и его закон компенсаций, вызов избыточной силы не может стимулировать прогресс, тут как говорится не до жиру, быть бы живу. И тут как раз всё чётко по Тойнби, айтсайдеры каждой последующей волной вытеснялись на Север, где благодаря большим вызовам они прогрессировали, но затем их накрывала новая волна аутсайдеров и т.д. Сначала эргастеры, потом эректусы, потом антецессоры и т.д. Но эти группы были слишком специализированны и круты для прогресса, поэтому каждый раз появлялись новые аутсайдеры, которые вытесняли предыдущую волну. Примерно такая же картина наблидалась и в волнах великих переселений тюрков, германцев и иранцев их казахских степей. Всё чётко по Тойнби

[Жан-Люк Пикар]

Это вы к чему?

Как, быть может, наиболее известный пример к предыдущему моему посту.
Ещё интересно почему мапуче (бывшие арауканы) сумели отбиваться от испанцев и почему чилийцы их разгромили.

[Дж. Тайсаев]

Это вы к чему?

Как, быть может, наиболее известный пример к предыдущему моему посту.
Ещё интересно почему мапуче (бывшие арауканы) сумели отбиваться от испанцев и почему чилийцы их разгромили.

По всякому бывало, бывало и когда горстка испанцев справлялась со 100 тысячной армией Монтесумы. Это всё не говорит не против, ни за теорию Тойнби. Вызовы это не это, это когда идёт перманентное давление агрессорами или природой, а единичные атаки это только испытание закалки, которую дали другие вызоваы

[Жан-Люк Пикар]

По всякому бывало, бывало и когда горстка испанцев справлялась со 100 тысячной армией Монтесумы.

У горстки испанцев была туча индейских союзников...

[Дж. Тайсаев]

Например, глубоководная рыба живёт в условиях повышенного давления, если её поднять, она раздувается, поскольку вынуждена создавать высокое внутреннее давление. Так же и с культурами. Если культура постоянно вынуждена жить в условиях давления со стороны других агрессоров и если по каким то причинам это давление ослабнет или даже исчезнет, тогда неизбежно начинается экспансия этой культуры, по Гумилёву пассионарный толчёк, но причины там совсем не шумилёвские

[shuric]

По моему на дискутируемый вопрос надо смотреть с несколько иной стороны.  Общества прошлого (все до единого - даже эллины) были крайне консервативны.  И в силу этого единственным побудительным мотивом для сколь ко ни будь серьезных изменений мог быть только сильный стресс.  Например римские язычники массово пошли в христианство в силу того что жизнь им стала казатся совсем паршивой - если бы все было хорошо они бы ни по чем не изменили бы старым богам. С этой точки зрения для прогресса, а тем более формирования новых цивилизаций действительно необходим был "вызов" - без него общество менялось бы на несколько порядков медленнее. То что я изложил вполне верифицируемо и может быть проверено на фактическом материале

[user]

«Еще одно объяснение, популярное у уроженцев Северной Европы, апеллирует к гипотезе о стимулирующем воздействии холодного климата их региона и затормаживающем воздействии жаркого и влажного климата тропиков на творческую активность людей. Возможно, изменяющийся в зависимости от времени года климат высоких широт ставит перед человеком более разнообразные задачи, чем сезонно постоянный тропический климат. Возможно, выживание в холодных климатических условиях требует от человека большей технической изощренности, поскольку ему нужно построить себе теплый дом и обзавестись теплой одеждой, тогда как в тропиках можно выжить в сравнительно нехитром убежище и без одежды. В ином случае аргумент выворачивается наизнанку, но приводит к тому же заключению: длинные зимы в высоких широтах оставляют человеку много времени, чтобы сидеть дома и изобретать.
Популярное в прошлом, объяснение такого типа тоже не выдерживает анализа. Как мы увидим в дальнейшем, до последней тысячи лет народы Северной Европы не могли похвастаться никаким фундаментально важным вкладом в евразийскую цивилизацию; им просто повезло жить в географическом регионе, дававшем удобную возможность заимствовать новшества (такие, как сельское хозяйство, колесо, письменность, металлургия), приходящие из более теплых частей Евразии. В Новом Свете высокоширотные холодные регионы лежали еще дальше, в стороне от человеческого прогресса. Единственное аборигенное общество на обоих Американских континентах, которое придумало собственную письменность, базировалось в Мексике, к югу от тропика Рака; древнейшая керамика Нового Света происходит из экваториального региона в Южной Америке; самые выдающиеся достижения коренных американцев в искусстве, астрономии и некоторых других областях культуры, по общему признанию, принадлежат майянской цивилизации классического периода, существовавшей в тропиках Юкатана и Гватемалы в I тысячелетии н. э.
Третий вариант ответа на вопрос Яли исходит из предположения о преимущественной роли низменных речных долин в местах с засушливым климатом, где развитие высокоэффективного сельского хозяйства зависело от наличия масштабных оросительных систем, в свою очередь требовавших наличия централизованной бюрократии. Это объяснение подсказывается тем бесспорным фактом, что древнейшие известные нам империи и системы письменности происходят из долины Тигра и Евфрата в регионе Плодородного полумесяца и из долины Нила в Египте. Системы распределения водных ресурсов, по всей видимости, существовали в связке с централизованной бюрократией и в других областях мира, включая долину Инда на Индостане, долины Хуанхэ и Янцзы в Китае, мезоамериканские низменности, обжитые индейцами майя, а также пустыни перуанского побережья.
Тем не менее детальные археологические исследования показали, что появление сложных ирригационных сооружений не сопровождало рост централизованной бюрократии, а следовало за ним со значительным отрывом. То есть политическая централизация оформилась по какой-то другой причине и лишь затем создала возможность для масштабного строительства систем водоснабжения. Никакие принципиальные новшества, предшествующие политической централизации в перечисленных регионах мира, не были привязаны ни к речным долинам, ни к ирригационному строительству. Например, в регионе Плодородного полумесяца производство продовольствия и поселения деревенского типа возникли в холмистых и гористых частях, а отнюдь не в низменных речных долинах. Долина Нила оставалась регионом культурного застоя еще примерно три тысячи лет после того, как сельское хозяйство начало развиваться на холмах Плодородного полумесяца. Речные долины на юго-западе Соединенных Штатов в определенный момент стали местообитанием сложно устроенных обществ, практикующих ирригационное земледелие, — но лишь после того, как многие элементы культуры, на которых базировался их уклад, были импортированы из Мексики. Речные долины Юго-Восточной Австралии все это время оставались пристанищем племенных обществ, вообще обходившихся без земледелия.»
Дж. Тайсаев, как это объяснить с позиций Тойнби?

Думаю, прежде чем отстаивать теорию Тойнби, нужно доказать, что культуры не могут развиваться по законам Дарвина. Почему они не могут «размножаться», «мутировать» и.тд. Почему аналогия со школой или законами физики является лучшей, чем аналогия с крысами и биологической эволюцией. Вы можете доказать это?

Джеред Даймонд придерживается именно такой дарвиновской позиций. Ситуация когда на одном континенте всего несколько крупных культур и политических образований – довольно позднее ситуация. Большую часть историю были сотни и тысячи мелких обществ и культур, разбросанных по континенту. Что мешало этим культурам развиваться по законам Дарвина? По-моему, идеальные условия для Дарвиновской эволюций.

Жан-Люк Пикар пишет: «У горстки испанцев была туча индейских союзников...»
Неправда. Горстке испанцев под придводительством Писарро удалось победить многотысячную индейскую армию, причём в самом центре индейской империй. Индейцы просто не могли пробить их броню своим оружием. И у них не было никаких индейских союзников.

«Давайте теперь проследим цепь причин и следствий, которая привела к этой удивительной коллизии, и начнем с событий, непосредственно ей предшествовавших. Когда Писарро и Атауальпа встретились в Кахамарке, почему Писарро захватил Атауальпу и убил так много его людей, а не наоборот — имевший колоссальный численный перевес Атауальпа захватил и убил Писарро? В конце концов, у Писарро было только 62 всадника и 106 пехотинцев, а Атауальпа выступал во главе примерно восьмидесятитысячного войска. Что касается предшествующих событий, то как вообще Атауальпа оказался в Кахамарке? Как вышло, что Писарро прибыл туда, чтобы захватить его, а не наоборот — Атауальпа прибыл в Испанию, чтобы захватить короля Карла I? Почему Атауальпа угодил в ловушку, которая с расстояния прошедших веков кажется нам такой очевидной и примитивной? Не играли ли факторы, решившие исход встречи Атауальпы и Писарро, ту же самую роль в контактах между народами Нового и Старого Света вообще, а также между другими народами мира?
Почему Писсаро пленил Атауальпу? Военное преимущество Писарро заключалось в наличии у испанцев стальных мечей и других видов холодного оружия, стальных доспехов, ружей и лошадей. Этому вооружению воины Атауальпы, не имея животных, чтобы сражаться верхом, могли противопоставить только каменные, бронзовые и деревянные дубинки, палицы и ручные топоры, плюс пращи и стеганые доспехи. Такая несопоставимость боевого снаряжения сторон сыграла решающую роль в бессчетном числе других столкновений европейцев с коренными американцами, и не только с ними.
За все века европейского завоевания коренные американцы могли сопротивляться ему только в одном случае — когда они минимизировали военное неравенство за счет освоения верховой езды и огнестрельного оружия. Среднестатистический белый американец, услышав слово «индеец», рисует себе образ всадника с карабином в руке, принадлежащего одному из племен Великих равнин, — вроде тех воинов сиу, которые уничтожили батальон армии США под командованием генерала Джорджа Кастера в знаменитом сражении 1876 г. у реки Литтл-Биг-Хорн. Мы легко забываем, что изначально коренные американцы не знали ни лошадей, ни стрелкового оружия. И то и другое было привезено европейцами и наложило важный отпечаток на судьбу индейских племен, освоивших эти новшества. Благодаря приобретенному мастерству в обращении с лошадьми и винтовками, индейцы Великих равнин Северной Америки, арауканские индейцы Южного Чили и индейцы аргентинской пампы отбивали посягательства белых завоевателей дольше, чем другие коренные американцы, сложив оружие лишь в результате массовых войсковых операций, проведенных белыми правительствами в 70-х и 80-х гг. XIX в.
Сегодня нам трудно представить себе гигантский численный перевес, который смогло превзойти испанское боевое снаряжение. В сражении в Кахамарке, описанном выше, 168 испанцев разгромили в пятьсот раз большее индейское войско, убив тысячи туземцев и не потеряв ни одного человека из своих рядов. В рассказах о последующих битвах Писарро с инками, покорении ацтеков Кортесом и других первых европейских кампаниях против коренных американцев снова и снова рисуется ситуация, при которой несколько десятков всадников-европейцев обращают в беспорядочное бегство тысячи индейцев, устраивая при этом великое кровопролитие. За время похода на инкскую столицу Куско, с которым Писарро выступил из Кахамарки после смерти Атауальпы, таких сражений было четыре: при Хуахе, Вилкасуамане, Вилкаконге и Куско. В них было задействовано соответственно всего лишь 80, 30, 110 и 40 всадников, которые противостояли в каждом случае тысячам, а то и десяткам тысяч индейцев.
Эти победы испанцев нельзя сбрасывать со счетов — их не объяснить лишь помощью индейских союзников, или непривычностью испанского оружия и конницы, или (о чем часто говорят) ошибкой инков, которые приняли испанцев за свиту возвращающегося из-за моря бога Виракочи. Первоначальный триумф как Писарро, так и Кортеса действительно привлек союзников из числа туземных племен. Однако вряд ли многие стали бы вступать в союз, не будучи уже убеждены — на примере раннего всесокрушающего успеха испанцев, тогда еще действовавших самостоятельно, — что противодействие бесполезно и что им нужно встать на сторону наиболее вероятного победителя. Бесспорно, непривычность конницы, стального и огнестрельного оружия парализовала инков в Кахамарке, однако сражения после Кахамарки были результатом осознанного военного сопротивления инков, которые уже видели испанское оружие и конницу в деле. За первые полдюжины лет европейского завоевания инки массово восставали против испанцев дважды, и каждый раз эти яростные и хорошо подготовленные восстания терпели неудачу по причине огромного превосходства испанского оружия.
В XVIII в. огнестрельное оружие окончательно сменило стальной меч и явилось основным военным преимуществом европейских завоевателей перед коренными американцами и другими туземными народами. К примеру, в 1808 г. британский моряк по имени Чарли Сэвидж, вооруженный мушкетами и к тому же великолепный стрелок, прибыл на острова Фиджи. Вполне в духе своей фамилии*, Сэвидж начал единолично разрушать сложившийся на Фиджи политический баланс. Среди многих его подвигов был и такой: от устья одной из рек он добрался на каноэ до фиджийской деревни Касаву, остановился на расстоянии чуть ближе пистолетного выстрела от деревенской ограды и стал палить по ее беззащитным жителям. Убитых было так много, что выжившие складывали их в кучи, чтобы укрыться самим, а река в том месте, где она протекала мимо деревни, стала красной от крови. Подобные примеры могущества огнестрельного оружия против невооруженных туземцев можно было бы приводить до бесконечности.
В испанском завоевании Инкской империи огнестрельное оружие играло лишь второстепенную роль. Заряжать и стрелять из его тогдашней разновидности (так называемых аркебуз) было довольно трудно, и у Писарро было лишь около дюжины таких орудий. Гораздо серьезней были испанские стальные мечи, пики и кинжалы, прочные острые клинки которых легко пропарывали тонкие доспехи и тела индейцев. Напротив, оружие индейцев — дубинки без заостренных наверший — хотя и были способны наносить увечья испанцам и их лошадям, почти никогда не могли их убить. Испанские стальные латы, стальные кольчуги и особенно стальные шлемы, как правило, обеспечивали надежную защиту от ударов дубинкой, тогда как индейские стеганые доспехи не давали вообще никакой защиты от стального клинка.
В рассказах очевидцев бросается в глаза, какое громадное преимущество давали испанцам их лошади. Всадники могли с легкостью обогнать индейских часовых, прежде чем те успевали добежать до лагеря и предупредить свой отряд, и также с легкостью могли сбивать и поражать людей, стоящих или бегущих по земле. Стремительность конного натиска, маневренность животных, скорость атаки, которую они позволяют развить, их функция высокой и защищенной боевой платформы — сумма всех этих факторов делала не успевших укрыться пеших воинов фактически беспомощными. И эффект кавалерии не сводился только к ужасу, который она внушала бойцам, сражавшимся против нее впервые. Ко времени великого восстания инков в 1536 г. его участники уже знали, как лучше всего защитить себя от конницы — готовя засады и уничтожая испанских всадников в узких проходах. Однако инки, как и всякие другие пешие воины, никогда не были способны разгромить кавалерию в чистом поле. Когда Кисо Юпанки, лучший полководец инк­ского императора Манко, сменившего Атауальпу, осадил испанцев в Лиме в 1536 г. и попытался взять город штурмом, два отряда испанской кавалерии напали на значительно превосходившие их силы индейцев в поле, убили Кисо и всех его военачальников в первой атаке и обратили в бегство всю армию. Позднее всего лишь 26 всадников смогли разбить наголову лучшие отряды самого императора Манко, когда тот взял в осаду испанцев, засевших в Куско.
Трансформация, которую военное дело претерпело с появлением лошадей, началась с их одомашнивания около 4 тысяч лет до н. э. в степях Причерноморья. Обзаведясь лошадьми, люди становились способны покрывать гораздо большие расстояния, чем это было возможно пешим ходом, а также неожиданно нападать и быстро скрываться, пока жертвы нападения не соберут превосходящие силы для отпора. Иными словами, роль, которую конница сыграла в Кахамарке, — лишь яркая демонстрация потенциала живого оружия, активно использовавшегося на протяжении шести тысяч лет — до начала XX в. — и рано или поздно нашедшего применение на всех континентах. Конец господству кавалерии в военном деле положила лишь Первая мировая война. Если мы учтем, какой перевес имели испанцы благодаря лошадям, стальному оружию и доспехам над пешими солдатами без металлического снаряжения, нас больше не будет удивлять, что испанцы одну за другой одерживали победы над значительно превосходящими их силами.»

Shuric пишет: «Общества прошлого (все до единого - даже эллины) были крайне консервативны.»
Вы глубоко неправы. Я уже приводил примеры:
«С точки зрения задачи, поставленной в этой книге, ключевым вопросом в отношении приведенного списка факторов должен быть следующий: верно ли, что между континентами существовало систематическое отличие по всем этим параметрам и что именно оно ответственно за неравномерность их технологического развития? Большинство обычных людей и множество историков явно или неявно полагают, что ответ на этот вопрос утвердительный. Например, многие убеждены, что австралийским аборигенам как общности были присущи некоторые мировоззренческие черты, которые способствовали их технологической отсталости: их якобы отличал (или отличает) глубокий консерватизм, склонность жить в воображаемом, относящемся еще к сотворению мира золотом прошлом и невнимание к практическому преображению настоящего. Африканцам, если верить одному из ведущих специалистов по истории Африки, свойственна «интроспективность» и отсутствие европейской тяги к экспансии.
Как бы то ни было, все такие декларации — плод чистого умозрения. Не существует исследования, предметом которого стало бы множество обществ в сходных социально-экономических условиях на двух континентах и которое продемонстрировало бы систематические мировоззренческие различия между населениями этих континентов. Поэтому чаще всего то, что мы слышим, это обычный порочный круг в рассуждении: раз технологические различия существуют, делается вывод, что существовали и идеологические.
В действительности, как я раз за разом убеждался, бывая на Новой Гвинее, традиционные общества очень отличаются друг от друга в отношении преобладающих мировоззренческих установок. Как и в индустриализированных Европе и Америке, в первобытной Новой Гвинее есть и консервативные общества, сопротивляющиеся всему новому, и существующие бок о бок с ними открытые общества, которые выборочно это новое осваивают. Как следствие, сегодня более предприимчивые общества, знакомясь с западными технологиями, начинают ставить их себе на службу и вытеснять своих консервативных соседей.
Например, в 30-х гг. XX в., когда европейцы впервые добрались до высокогорных частей восточной Новой Гвинеи, они «открыли» десятки прежде неизвестных первобытных племен, из которых племя чимбу особенно активно принялось осваивать западные новшества. Увидев, как белые колонисты сажают кофейные деревья, чимбу сами начали выращивать кофе на продажу. В 1964 г. я познакомился с пятидесятилетним мужчиной из этого племени — в традиционной травяной юбке, не умевший читать, еще заставший время, когда чимбу пользовались каменными орудиями, он сумел разбогатеть на кофейных плантациях, за 100 тысяч долл. из вырученных денег безо всякого кредита купить себе лесопильный заводик и приобрести целый парк грузовиков, доставлявших его кофе и древесину на рынок. Соседи чимбу по высокогорью, дариби, с которыми я проработал восемь лет, наоборот подчеркнуто консервативны и не интересуются новинками вообще. Когда на землю дариби приземлился первый вертолет, они лишь окинули его беглым взглядом и вернулись к прерванным занятиям — чимбу на их месте тут же начали бы торговаться о его фрахтовке. Неудивительно, что сегодня чимбу активно наступают на земли дариби, занимая их под плантации и не оставляя самим дариби другого выбора, кроме как работать на новых хозяев.
На всех остальных континентах тоже всегда находились общества, которые демонстрировали выдающуюся предприимчивость и избирательно перенимали чужие традиции и технологии, с успехом интегрируя их в собственный быт. Например, в Нигерии аналогом новогвинейских чимбу стал народ игбо, а из коренных американских обществ самым многочисленным сегодня является племя навахо — на момент прибытия европейцев ничем не выделявшееся из сотен других племен, но проявившее особую гибкость и готовность выборочно осваивать доступные новшества. Они начали использовать западные красители в своем ткачестве, освоили ювелирную обработку серебра и ранчевое скотоводство, а теперь нередко работают водителями-дальнобойщиками, продолжая жить в своих традиционных жилищах.
И среди якобы консервативных аборигенов Австралии одни общества тоже были более восприимчивы к новому, чем другие. На одном краю спектра — тасманийцы, в свое время продолжавшие использовать каменные орудия, от которых европейцы отказались десятки тысяч лет назад и которые уступили место более совершенным почти везде в самой Австралии. На другом краю — некоторые рыболовецкие племена юго-востока континента, создавшие сложные технологии регуляции рыбных ресурсов: сооружение каналов, плотин, постоянных ставней-ловушек... Итак, гипотеза о том, что на одних континентах обществам в целом присуща косность, а на других — новаторство, не соответствует действительности. На любом континенте в любой период существуют и новаторские общества, и консервативные.»

«По здравом размышлении, именно такого вердикта и следовало ожидать, если новаторский потенциал общества действительно складывается из множества независимых факторов. В отсутствие детального знания обо всех этих факторах новаторство становится просто непредсказуемым. Отсюда продолжающиеся дебаты социологов, пытающихся вычленить конкретные причины исторических колебаний исламского, китайского или европейского инновационного потенциала или разной восприимчивости к инновациям у чимбу, игбо и навахо, с одной стороны, и у их соседей — с другой. В то же время тому, кто занимается широким контекстом истории, конкретные причины во всех этих случаях не так уж важны. Обилие факторов, влияющих на способность и готовность к инновациям, парадоксальным образом облегчает задачу историка, в сущности превращая изменчивый инновационный потенциал в случайную переменную величину. Иначе сказать, на достаточно большом пространстве (как, например, целый континент) всегда найдется какое-то количество обществ, склонных к новаторству.»