Кронни.

[василий андреевич]

  Я работаю сутками, иногда очень утомительными. Летом возвращаюсь на дачу прямо с работы так иной раз, что хочется положить голову на руль и заснуть. А тут меня остановили возмущенные "соседи". Как же, они обнаружили, что кто-то выкинул пакет с мусором между дорогой и общественным прудом. Они привлекали всеобщее сознание к вопиющему нарушению их эстетического покоя. Я же был усталым, а потому злым. И показалось пустым поддерживать негодование. Ведь не рассказывать же, что я пару раз каждый месяц прохожу вокруг нашего общего прудика и собираю то, что восторг от бухающих на его бережках выплестывает после опорожнения. Ведь я ращу там то ирисы, то кубышки, а то и иргу.
  Я открыл багажник, демонстративно вывалил из него на сиденье покупки из местного магазина, собрал в него мусор из развалившегося пакета, кинул под сиденье, и под возгласы разгневанных "соседей", что, дескать, не надо забирать и тем потворствовать, поехал к себе.
  Тормознул на гравии, чуть не вписался в поворот. Потом хлопнул дверью. Потом пнул колесо.
  Потом увидел Кронни. Он стоял и улыбался. Улыбался лучиком солнышка сквозь грязную занавеску.
-- А ты помнишь, дядя Вась, сказал, что не надо рвать твою ягодную жимолость вместе с ветками. Ведь обломанные ветки "умрут" весь куст... А я вот.., пошли покажу.
  И мы пошли совсем рядышком. Кронни запихнул обломанную им веточку вблизи канавы, где была тень, и было сыро. Веточку он, ненароком, при мне, обломил в начале лета, теперь был сентябрь. И веточка дала новую листву.
  Кронни стоял с указующим перстом гордости и без всякого самодовольства ждал моего поощрения, как я понимаю. Но он не понимал, что я уже стал рад тому, что он так рад.
  Мой поднятый над кулаком большой палец, да еще с ударом по его растопыренной ладошке - это так хорошо.
  Когда я уходил, то уже не стал помнить про пакет десять минут назад заброшенный под сиденье.

[василий андреевич]

  Хочу поднять тему. Мне нужно. А вам?
  Если будет хоть один даже не ответ, но посещение, то буду рад.
  Так, простите, хочется, самовыразиться своим отражением. Кронни - это не я, Кронни - это я в ретроскрипива.
  И огромное желание - кто бы еще хотел побичеваться вмесе со мной. Рассказывать про улю-лю можем все. Рассказать о той стызобе, которой является Ты Сам - это за гранью себялюбия.
  Но один случай я все же рискну поведать.

[василий андреевич]

  Писал, писал... Ой как трудно. Недаром Исповедь.
  Понимаете, важен не проступок. Важно, что бы осознанное поведение стало проступком. Тем проступком, который осознаешь проступком. На то и Искушение. Почти Искупление. Нет Искупления, пока не поймешь его проникновением проступка. Проступка, как самодосточности.
  Вот пока и не смог изобразить Вам, что случилось со мной, когда подошел Кронни. Я хотел было написать вместо Кронни "Маленький Принц", но сие было бы ложью.
  То был именно Кронни. И был рядом я. И я так хочу, что бы рядом были кто-то из Вас.

  Может кто скажет, стоит ли мне исповедоваться7 Ведь завтра будет как бирабира, т.е. как вчера.

[василий андреевич]

  Кронни сказал, что Папа не приезжает, потому, что не любит меня, а мама не приезжает, потому что не любит папу.
  Это был тот ужас из которого нет выхода.
  Мне был ясен пень, что вчера внук повздорил с бабушкой. Но высказать наблюдаемое было нельзя. И нельзя было просто развернуться от Кронни. Его белобрысость макушки вздрагивала так, что я боялся увидеть мироздание глаз, туманенных поволокой даже намека на слезу.
  Если бы Кронни плакал! Он был выражением тоски одиночества человека во Вселенной. Как это описать? Может как ветку сирени, проросшею в колодец, который перестали открывать, потому что установили насосы.
  -- Дядя Вась, давай я в твой прудик брошу вот этот камень?
  -- Давай. А зачем?
  -- Затем, что он ушиб мою ногу, когда я бег встречать тебя.

  Понятно - не бег тут причина, и вообще, причина здесь не причем, а причем тут я? Я работал сутки, устал, ехал за рулем, а тут Кронни, вопрошающий о камне и ноге. Оказалось, не тут-то было. У меня из грядок торчала клубника!!! Еще позавчера зеленая, а тут привораживающе розово-красная.
  -- Дядя Вась, а ты правда не любишь свою клубнику?
  -- Да я терпеть ее вообще ненавижу, когда ко мне в гости заходит такой прекрасный мальчуган, как ты, Кронни, -- сам то я уплетал за обе щеки. Черт возьми, никогда не бывало клубники вкусней.
  И замете, на моей личной грядке.

[Александра Мурзинцева]

Спасибо за капельку тепла. Тянет улыбаться.

[Cow]

Если смотреть - то можно и увидеть. Согласен.
Только для этого надо именно смотреть, а не надзирать. А это редко  кто  себе  может позволить.

[Declan]

Хочу поднять тему. Мне нужно. А вам?
  Если будет хоть один даже не ответ, но посещение, то буду рад.
  Так, простите, хочется, самовыразиться своим отражением. Кронни - это не я, Кронни - это я в ретроскрипива.
  И огромное желание - кто бы еще хотел побичеваться вмесе со мной. Рассказывать про улю-лю можем все. Рассказать о той стызобе, которой является Ты Сам - это за гранью себялюбия.
  Но один случай я все же рискну поведать.

- нужно! Пишите, пожалуйста, и дальше.

[василий андреевич]

  В этот год январь беременен дождями. И небо, едва кинув лучик, тут же рдеется облаками. Хочется убегать. Вот и убежал на дачу. А темнеет уже в пятом часу. Потому, смотря на разгорающийся камин, вспомнил о одном летнем вечере. Тогда я тоже убегал ото дня, надеясь, что утро вечера мудренее.
  Теперь смущает тогдашняя встреча с Кронни. Он, вприпрыжку подскочил так сразу, так неподготовленно дергая за лацкан куртки, что ныне, уже по прошествии полугода, я очень даже хочу вновь ощутить это дергание.
  -- Ура, дядя Вась, я знал, что ты сегодня приедешь. Ведь мы завтра идем с тобой на рыбалку!
  -- Постой, Кронни. Я сегодня с суток. Мог приехать, а еще более мог не приехать. Зачем ты знаешь, что кто-то идет на рыбалку, даже когда рыбалка не знает кто идёт на нее?
  Обычно мне удавалось озадачить моего любимого Кронни, кода он сам не знал ответа на вопрос, который он еще успел сообразить. Но не тут-то было.
  -- Э, дядя Вась, бабушка вначале разрешила, потом сказала, что разрешила потому, что тебя нет, потом я сказал, что раз разрешила, то ты будешь, потом раз ты будешь, и она разрешила, то ты точно будешь, хотя только, что ты не будешь, позвонила соседка, что лучше бы тебя здесь не было совсем, потом они говорили с тетей Светой (это моя жена), что ты вообще дурак и ни один, уж не помню кто, может и приехать. Вот ты и приехал, я же знал... И потом ты сам разрешил мне ходить на горох и клубнику, вот мы и ходили. Там ведь много у нас с тобой клубники и гороха растет. Ты утром не смотри, они за день вырастут. А мы утром на рыбалке будем.
  Нифига себе, выдал Кронни. А то обычно из задумчивого мальчугана слова не вытянешь - лишь заоблачность. Его заоблачность или моя, как думы о себе в его воплощеньи? Но это ерунда. Я вспоминаю как негодовал, ведь сказал же: мы не поедем на рыбалку, потому что ты не проснешься рано утром, а в день и ловить нечего.
  -- Так ты, дядя Вась, меня разбуди, я встану.
  Была мне охота будить, потом греть кофе, потом опять будить, потом злиться, что не разбудил, потом злиться... так стоп.
  -- Кронни, договариваемся так, если рассвет застанет меня без тебя, то я уеду один, а ты обижайся-не обижайся. Идет?
  -- Идет.

  Я был уверен, что Кронии не проснется. Но, когда полупротрая глаза заводил машину, он уже ждал. Еще не проснувшийся. Еще недовольный всем на свете. Еще нахлобучиваемый бабушкой. Еще не задающий вопросов: "а нафига". Еще не ставший мальчиком, но уже понявший, что такое мужчина - Кронни был полон отчаяния исполнить обещанное себе.
  Помню, я тогда совсем не обрадовался, даже огорчился. А теперь думаю, что даже наоборот - радуюсь. Ведь теперь нет Кронни, и никто не скажет: "дядя Вась, а давай перед рыбалкой посмотрим, какая у тебя хорошая клубника".
  Только камин трескает чуть. Только надежда, что за окнами завтра будет день. Да еще Кронни, с которым я увижусь совсем скоро.

  ПП. Мы съездили тогда на рыбалку. Но не получилось рыбалки. А получился очень даже хороший поход в гости к семье милых грызунов с хвостами, будто весла, зубами, будто ножи.
  Расскажу потом, а может и не расскажу.
  Дрова в камине потрескивают. И нет за окнами сугробов.
  И нет Кронни. И зачем он вспомнился? Видно, если нет сугробов, то незачем Летний Кронни. А Вы как думаете?

[василий андреевич]

Вырос Кронни.
  А я?
  На днях подумал, " а нафига"?
  Что бы тропой неторенной, не дыбанной. Так не бывает.

[василий андреевич]

  Луна шматками дешевого сыра грызла кудряшки облачков, и они сыпались на дорогу. Я елозил снежинки дороги, поддевая их на лопату, а они срывались в сугробики, как ограды стези к ближайшему перекрестку. Пришлось нагородить кучу, прихлопнуть и усесться.
  Я хорошо знаю, как замерзали пышущие жаром распахнутой телогрейки. Но очень хотелось присесть тут же, что бы потихоньку испускать дух натуженных мышц. Под курткой обозначилась и трепыхала пульсирующая жилка. Рядом полно домиков, они холодны - там пусто. Над головой сморщенные грозди калины, черной, но еще тщащейся быть ягодой. Мгла рядом и расступающаяся темень поодаль. Зачем-то вспоминается далекий фонарь Туруханска, к которому крадешься через круговые штрихи окоченевшей ночи.
  Всё рядом, кажется, протяни ладошку и трюфели в радужных фантиках начнут таять. И любимая кошка, выгибая спину вот-вот вытянется и замурлычет.

  Но зачем-то нет отдыха. Линии на плоских елях стареющего леса принимаются хороводить. Медленно стараюсь добавить в ночной фон киноварь, а в нее соскальзывает с, казалось бы, пустой палитры хромистая зелень. И тщась не грязнить фон, тру рукавом. Выходит еще хуже. Может не мешать? И дать краскам самим разобраться с надеждой неизбежного утра?

[василий андреевич]

  Иду и прокручиваю Градского-Пахмутову - "оглянись незнакомый прохожий"...
  Сыро и скользко. Казалось бы самый плохой день на свете. Но бывали ведь и хуже. Значит будут лучше. Живем...
  Замер рядом с раскидистой осиной. Она вся облита льдом. Скользкая.
  Ну когда же будет хорошо? А завтра и будет. Сегодня - это расплата за вчера.

[василий андреевич]

  Беда, продирающаяся по закоулкам сугробов, не бывает одинокой. Бежишь от одной - встретишь иную. Это предчувствие неизбежности. Оно может окрылять до плачевности исхода.
  Казалось бы не было предыстории. Но шаг за шагом копилась обреченность. Я отошлел пару шагов, где баня, веники и крики. И около тропы, где проходил десятки лет. И нет тропы, и новолунье. Один. Застыл. И легкий ужас.
  Очарованье бед, как легкий бред. Еще свербит надежда глупого похмелья. Но тьма навешена на вытянутою руку. Там пусто, как ростку в подвале.

[василий андреевич]

  Дорога от станции - тьфу. Пара шагов на двадцать минут. Но шаг подзапнулся, авоська упала. И травка у дороги стала родной.
  - Дед, ты чего, давай подвезем.
  - Все нормально, ребятки.
А нет нормальности, упал, не совсем на дороге, припляшивая, якобы, где можно, дотянул до обочины, где кусты. И, как лист по осени на луже, сел. И голову приложил. Знал, что негоже, но не обессудьте. Но стыдно. Подумают, что "черте что".
  А было очень плохо. Как раз то "плохо", что не надо показывать.

  - Дедушка, пошили...
   С трудом поднял голову. Наполовину. Босоножки. С грязью между пальцев. Но такие милые... Стало стыдно. Спросил, откуда Ты?
  Но меня не слушали. Давай, деда, вставай. Сыро. Пошли.
  И я пошел. Пошел чуть шатаясь, а затем почти бодро. И, проводив "внученку" до перекрестка понял, что еще живой.

[василий андреевич]

  Я третий день к ряду чищу дорогу от снега. Или спасаю снег от чистой дороги.
  И повторяю Кобе Абе, кобе абе... Завтра приедут и нагрузят. А сегодня, кобе абе...

  Разводятся, каждый прав. А внук, дескать радость для дедушки. А дедушка - кобе-абе. Рад по инерции.\

  Да  идут они все к чертям собачьим. Дед будет рад от души. От души, которую он сейчас чистит... кобе-абе.

[василий андреевич]

  Ужас - это когда Солнце на скользкой дороге не знает, что делать. А передо мной был кот рыжей масти с хвостом воздернутым к Луне. И этот кот не знал, что делать пред таким скользким типом, как я. А раз хвост указывал на Луну, то значит была ночь. А раз ночь была между мной и котом, то это грозило неразберихойН.
  Мне оставалось пройти всего ничего до дома, до моего дома, где надежда обрести покой была вероятнее встречи с хвостатой рыжестью котовой масти. Кто бы сказал: "Кши...", другой бы кискиснул, а мне не оставалось ничего, кроме как присесть и протянуть руку в сторону кота. Кот изогнулся и милостиво дал себя погладить.
  - Неужели Ты будешь жить у меня?
  - Нет, но я позволю тебе жить у тебя.
  Ур...р... Это было очень даже спокойно, так спокойно, что стало хорошо. Мы пошли вместе в подлунной мзгле. И становилось с каждым шагом все яснее.
  - Ты один, - спросил я у кота.
  - Нет, я с тобою.