Психика и мозг

[Gundir]

Если в точных экспериментах некая математика будет давать неправильные результаты, то ей не будут пользоваться, а возьмут другую, которая ближе к эксперименту.

В смысле? Если у председателя рулетка рваная, он не будет прямые углы бить в расчете 3 на 4 (катеты) 5 гипотенуза? Начнет выводить новую фрмулу из натурного эксперимента? Идите лесом с Вашими фантазиями))))

[Cow]

Если в точных экспериментах некая математика будет давать неправильные результаты, то ей не будут пользоваться, а возьмут другую, которая ближе к эксперименту.

В смысле? Если у председателя рулетка рваная, он не будет прямые углы бить в расчете 3 на 4 (катеты) 5 гипотенуза? Начнет выводить новую фрмулу из натурного эксперимента? Идите лесом с Вашими фантазиями))))

ГЫ!
Пифагор вообще ни рваной, ни прецизионной рулеткой не пользовался. Да и вообще, таким понятием как:"измерение" не заморачивался.
1 Линейка - это то, что позволяет провести прямую через точку  или соединить две точки отрезком.
2 Циркуль - инструмент, позволяющий построить геометрическое место точек, удаленных от одной из двух точек на равное расстояние. На базе 2 точек. Одна из которых используется как центр окружности, а вторая оказывается лежащей на окружности.
И доказывал он свою теорему, полагаю просто рубя квадраты  со сторонами а+б  и с на треугольники. Практически перебором.
А геометрий, в которых Пифагор не работает - полно. Не Евклидовых.  Лобачевский  к примеру, вместо плоскости сферу рассмотрел.  Для его геометрии - Пифагор, это частный случай.   

[Gundir]

вместо плоскости сферу рассмотрел.

Ну и фигли? А для плоскости, хоть заколдобься - подойдет. Хошь с рулеткой хошь без

[василий андреевич]

А для плоскости, хоть заколдобься - подойдет.

В природе нет идеальных плоскостей. Идеалы лишь в наших ущербных мозгах. Три, четыре, пять лишь частный удобный случай грамотного построения с помощью единственной палки-эталона. Но как произвести подобные построения без знания теорем? Метод тыка, да чувство гармонии, которые не передашь по наследству.

[talash]

В смысле? Если у председателя рулетка рваная, он не будет прямые углы бить в расчете 3 на 4 (катеты) 5 гипотенуза? Начнет выводить новую фрмулу из натурного эксперимента?

Речь шла про человечество конечно же.

[ArefievPV]

Про возможность вечного существования личности. Просто мысли и фантазии вслух...

Наша личность постоянно меняется со временем. Мы совсем не те, что были десять-двадцать лет назад. Накопление опыта и знаний постоянно изменяют нашу психику (соответственно, и личность). Даже само наличие опыта и знаний меняет наше восприятие – мы воспринимаем новую информацию в соответствии с опытом и знаниями. Личность – это не мёртвая программа с раз и навсегда прописанными алгоритмами. Наоборот, это постоянно изменяющаяся программа (постоянно изменяющая свой программный код, так сказать) при адаптации к изменяющимся условиям существования.

Наверное, для нас остаётся возможность только надстраивать свою психику (соответственно, надстраивать и материальную основу для функционирования психики)...

Остановиться (и на время умереть, так сказать) и за этот период заменить неработающие клетки (ткани, органы) на новые можно только с внешней помощью (разумеется, не на данном этапе развития науки). То есть, если клетка не работает (или плохо работает) из-за повреждений внутренних структур и/или повреждений генома, то её надо заменить на клетку, с первоначальной (для данного типа клеток, разумеется) структурой генома и внутриклеточных механизмов.

Но, чтобы сохранить основу психики (то самое «русло ручья») необходимо будет ещё и все прежние связи восстановить. И ещё момент, замену клеток (тканей, органов) и восстановление связей надо выполнить тютелька в тютельку.

Типа, новая клетка должна быть полной копией (до последнего атома) старой клетки. Значит, даже геном и другие внутриклеточные структуры нельзя менять. Иначе она станет работать немного по-другому (пусть и более правильно (относительно чего правильно?)), но по-другому. А если таким образом (неработающие заменять на работающие) менять все клетки, то мы получим совершенно другой мозг. Соответственно, это другой (отличный от прежнего по составу клеток, состоянию клеток, структуре связей, состоянию связей) мозг сгенерирует и другую психику. Типа, не будет прежней личности, прежнего «Я», прежних воспоминаний и т.д.

Но если производить замену один к одному, то мы ничего не выгадываем (меняем неработающие клетки на такие же испорченные копии (только искусственно выращенные в пробирке, типа)). Меняем шило на мыло, так сказать...

Дилемма возникает. Заменишь на новые – получишь новую личность. Заменишь на абсолютные копии – никакого бессмертия, но сохранишь личность. Что самое важное, это то, что оцифровка также ничего не меняет. Сохранил цифровую копию личности – хорошо, но дальнейшее её существование в неизменном виде не допускает даже новые знания получать и опыт накапливать – ведь это будет уже другая личность.

Думаю, что возможный выход заключается в постоянном росте (надстройке) психики. Типа, новая личность будет включать в себя и прежнюю. Тогда будет и преемственность, и сохранность личности. И надо перестать цепляться за личность как нечто неизменное.
Если утрировать, то наша личность, наше «Я» существует только здесь и сейчас – завтра это будет уже другая личность, другое «Я». Для окружающих эти изменения попросту неуловимы, а для самой личности и вовсе непостижимы (типа, нельзя уловить изменения увеличивающегося предмета с помощью синхронно удлиняющейся линейки/рулетки (увеличивающимися расстояниями между линиями разметки)).

Тогда и материальные носители (обеспечивающие структуры) также должны надстраиваться. Подчёркиваю, не внешние структуры. Внешние структуры у нас есть и сейчас (куча внешних носителей с записями – книги, кассеты, диски; куча внешних вычислительных устройств и т.д.). Но эти внешние структуры не являются материальной основой для наших психических процессов – они по-прежнему вне нас (они не включены в «русло ручья»).

Возможность включения – вопрос отдельный и сложный. Вживление неких чипов в мозг не является таким включением. Для нас (для нашей психики, нашей личности, нашего «Я») такой чип по-прежнему будет внешним (только локализован прямо внутри черепной коробки). Основной причиной не включение такого чипа «внутрь» нас (типа, не включение чипа в стенки или дно «русла ручья») будет его неизменность. «Поток воды» не может изменить такой элемент, этот элемент чужеродный. В этом ведь и заключается главное отличие внешнего компонента от внутреннего компонента – внешний компонент не зависит непосредственно от психических процессов, внутренний – зависит (оно является частью функциональной системы). Внешний компонент можно убрать/исключить – психика останется. Внутренний компонент нельзя убрать/исключить – психика перестанет существовать (разрушится).

Кроме того, наращивание органического субстрата (мозга) не отменяет его смертности. Типа, какими бы структурами (органикой, «самоперепаювающимися» микросхемами и т.д.) мы не наращивали мозг – при его смерти от них толку не будет – психика исчезнет (со всеми вытекающими).

Тогда, возможно, имеет смысл сначала оцифровать материальный носитель («русло ручья») и перенести его в суперкомпьютер. Затем оцифровать циркулирующие потоки сигналов (нейронную активность) внутри мозга и перенести их в другой суперкомпьютер. После этого запустить в первом суперкомпьютере процессы второго уровня и согласовать эти процессы с процессами во втором суперкомпьютере (по-иному – установить софт на виртуальное «железо»). После успешного согласования, во втором суперкомпьютере можно отключать оцифрованную психику (она уже будет существовать и работать автономно на первом суперкомпьютере в виртуальном мозге).

Системы на базе виртуального «железа» разработаны. Разумеется то «железо» очень простое по сравнению со структурой нейронов и коннектомом мозга. Но самое главное, оцифрованную психику, работающую в оцифрованном мозге, отключать просто так нельзя – психика исчезнет. Причина проста и банальна – при отключении виртуальной психики («потока воды») одновременно и изменяется виртуальное «железо» («русло ручья» затягивает илом, осыпаются стенки). И при попытке вновь запустить в работу виртуальную психику на таком виртуальном мозге мы получим совсем другой результат.

Следовательно, перед отключением необходимо сохранить психику на суперкомпьютере без виртуального коннектома (а не на виртуальном мозге, иначе она изменится) на базовом неизменяемом «мёртвом» (действительном «железе», так сказать) «железе». Мало того, и виртуальный коннектом также придётся отдельно сохранять (и точно также на действительном «железе». И только потом наращивать, ремонтировать виртуальный коннектом, потом повторять всю последовательную процедуру – включать виртуальный мозг, согласовывать с виртуальной психикой (сохранённой копией) и выходить на автономный режим (уже с изменённым виртуальным мозгом, с изменённой виртуальной психикой, но с сохранившейся прежней виртуальной личностью, воспоминаниями, опытом, знаниями).

Примерно, таким образом, уже можно будет надстраивать виртуальный мозг (соответственно и виртуальную психику) и виртуальную личность. Типа, личность теперь может существовать и развиваться вечно.

Вот только здесь начинает проявляться другая проблема. Для наращивания виртуального мозга (соответственно и виртуальной психики) потребуется наращивать и всамделишнее «железо» (и сопутствующее энергетическое и материально-техническое обеспечение).
Типа, личности, для того чтобы существовать вечно, надо бесконечно расти... Всевозможные оптимизации и миниатюризации – решения временные и не отменяют главного – вечное существование личности требует вечного роста. Личность, которая не изменяется, не воспринимает нового, не реагирует по-новому в изменившихся условиях – это просто мёртвая программа (не суть, что сложная и навороченная), это не личность.

Не думаю, что цивилизация пойдёт по такому пути (оцифровка личностей по отдельности и обеспечение безграничного их существования, роста и развития) – это бесперспективный и сверхзатратный путь для цивилизации. Например, возникает вопрос – а кто будет обеспечивать, и поддерживать эту технологию? Типа, сотня, тысяча или даже миллион избранных, а все остальные ресурсы на их поддержание?

Полагаю, что такая система (с соответствующими технологиями) будет реализована только для всего социума в целом. Как она будет выглядеть, сейчас сказать трудно. Например, как сложная всеохватная сеть с саморазвивающейся программой, в которую будут включены виртуальные психики на виртуальных мозгах в качестве отдельных элементов. Отдельные элементы могут, как выпадать (умирать) так и возникать (рождаться) в такой сети. То есть личное бессмертие личности отдельного человека совсем не гарантируется, гарантируется бессмертие некоей виртуальной саморазвивающейся программы в этой сети. Включение в сеть (и выпадение из сети) отдельных индивидуальных психик (со своими виртуальными мозгами) будет зависеть от текущей ситуации, в которой находится социум.

По сути, это будет решение саморазвивающейся программы – кого оцифровывать и включать в сеть, кого исключать из сети, кого модернизировать и т.д. И здесь не вижу никакой несправедливости – в биологическую жизнь человеческих особей система не лезет, сами организмы ей не нужны, ей нужны только виртуальные копии личностей живущих. Правда, может так случится, что при создании копии будет необратимо разрушать организм и личность биологического организма... Это вопрос этический, но полагаю социум его решит. Ведь вопрос выживания в основе, этика, только регулятор.

Но вопрос бесконечного роста (даже создание виртуальной суперличности социума) это тоже не снимает. Это, скорее соответствует некоей оптимизации – вместо миллиардов виртуальных личностей (многие из которых для социума являются балластом и вредны для него), всего одна большая (всё равно в совокупности она меньше по размерам и потреблению ресурсов, чем миллиарды). Конечно, можно допустить, что в будущем такие системы объединятся с другими цивилизациями (в эдакую, суперпупермега сеть с виртуальной суперпупермегаличностью). Опять-таки вопрос выживания. Если цивилизациям (с различными социумами) легче выжить сообща, то произойдёт объединение. И, скорее всего, именно виртуальное объединение, а непосредственное физическое – условия существования могут оказаться вообще несовместимыми, полагаю.

Произойдёт опять оптимизация – ведь не все из суперличностей различных социумов будут включены в эту суперпупермегасеть (суперпупермегаличность). Скажем так, на уровне галактики возникнет такая вот суперпупермегасеть (суперпупермегаличность) для выживания всего галактического сообщества.

И такую цепочку рассуждений можно продолжить по восходящей – вплоть до вселенского масштаба... Но ведь и это не снимает вопрос бесконечного роста... Разве, что разум займёт собой всю вселенную в итоге и застынет некоем состоянии – адаптироваться более не к чему, все варианты уже имеются в нём самом (да и вся среда – это он сам). Типа, некая вещь в себе (в общем, кроме бреда, в голову ничего не приходит). Рассуждать далее как-то не вижу смысла (наверное, в силу собственной ограниченности ). Интересно рассуждать до уровня галактического сообщества (наверное, просмотр и чтение фантастики сказывается ).

P.S. Сравнение о «русле ручья» и «потоке воды» заимствовал. Образное сравнение, достаточно хорошо отражающее суть проблемы психики и мозга. Коннектом (нервные связи, нервные сети, нервные структуры) мозга обеспечивает (и, одновременно, задаёт границы, направления и гормональный фон) функционирование психических процессов (циркуляции сигналов, нейронной активности).

Здесь: коннектом – «русло ручья», а психические процессы (психика) – «поток воды» этого же ручья. Аналогия образная, конечно, но уместная и понятная. Русло ручья ограничивает, направляет и формирует (типа, даже скорость потока задаёт через угол наклона русла) поток. Но и поток, в свою очередь, изменяет русло. Скорости изменения в потоке и в русле, разумеется, различные. Так ведь и в психике и мозге скорости изменений различные. Психические процессы изменяются (протекают) стремительно (множество ощущений, мыслей, образов в секунды). А нейрофизиологические структуры изменяются медленно – десятки минут, часов, дней. Образование шипиков, нервных связей, а, тем более, появление новых нервных клеток (не только самих нейронов) – требует времени.

[ArefievPV]

Изучение сознания в когнитивной психологии — Иван Иванчей
https://www.youtube.com/watch?v=8ogFpiLt6uw

[ArefievPV]

В текстовом варианте...

Изучение сознания в когнитивной психологии
https://postnauka.ru/video/82975
Психолог Иван Иванчей о феноменальном опыте, нейрональных коррелятах сознания и имплицитном научении

Сознание — это одна из самых сложных и интересных проблем в истории европейской мысли. Психология, которая вышла из философии в XIX веке, сделала сознание центральным предметом своего изучения. Но интересно отметить, что психология и сделалась отдельной наукой, для того чтобы эмпирически изучать сознание в лаборатории. Первая лаборатория, созданная Вильгельмом Вундтом в Лейпциге, была посвящена проблемам сознания. И в XIX веке довольно много психологов изучали сознание экспериментальными путями.

В XX веке доминирующей парадигмой в психологии стал бихевиоризм, то есть попытка объяснять всю психологическую жизнь человека только с помощью поведения. Бихевиоризм использовал в качестве своей методологии позитивизм, причем понимаемый очень вульгарно и примитивно. Позиция заключалась в следующем: изучать можно только те феномены, которые можно объективно наблюдать от третьего лица, то есть только наблюдаемые процессы. И на 50 лет сознание как по определению субъективный феномен ушло из психологии.

В 1960-х годах появилась когнитивная психология, которая отказалась от этого принципа изучения только наблюдаемых непосредственно явлений и стала изучать ненаблюдаемые процессы обработки информации. Но когнитивисты, как и все психологи за свою историю, хотели остаться в семье естественно-научных дисциплин и поэтому сознания все равно сторонились. Сознание не вернулось в психологию вместе с когнитивной революцией. А вот биологи (в частности, нейробиология продемонстрировала удивительные успехи на протяжении XX века), у которых никогда не было комплекса неполноценности по поводу таких вещей, начали интересоваться сознанием. И к 1990-м годам они начали задавать вопросы: «Каковы функции сознания?», «Как оно появляется в мозге?», «Как оно появляется в эволюции?»

В 1994 году в Тусоне, американском городе, произошла большая конференция, где собралось большое количество исследователей сознания из разных дисциплин. Это биологи, физики, психологи, философы. Там было много обсуждений, докладов, которые впоследствии стали легендарными. И можно сказать, что 1994-й стал годом, когда проблема сознания вновь была легитимизирована в науке, в естественной науке. И когнитивная психология тогда же взялась за эту проблему.

Что можно изучать в сознании с точки зрения когнитивной науки? Во-первых, изучать феноменальный опыт. У меня, у вас, у каждого из нас есть цельная картинка окружающего мира, причем эта картинка включает в себя агента, субъекта, который наблюдает за внешним миром, который отделяет себя от окружающего мира. Непосредственное переживание картинки окружающего мира ― это и есть феноменальность сознания. В когнитивной психологии пытаются ее изучать.

Второй аспект сознания, который изучается в психологии, ― это то, что можно назвать условно когнитивными коррелятами сознания. Когнитивная психология изучает процессы переработки информации, они могут быть осознаваемыми и неосознаваемыми. Соответственно, разница между тем, что же происходит, чем функционально различаются осознаваемые и неосознаваемые процессы обработки информации, — это область изучения когнитивных коррелятов сознания.

Третий момент — изучение нейрональных коррелятов сознания. Нейронауки сейчас неотделимы от когнитивной психологии, и поэтому так или иначе почти всегда эти области пересекаются. Но я буду говорить о первых двух вещах ― о феноменальности сознания и о когнитивных коррелятах.

Итак, когнитивные корреляты сознания. Сама постановка проблемы стала возможной или стала актуальной, когда на протяжении второй половины XX века было показано, что огромное количество когнитивных процессов, в том числе и высокоуровневых, может протекать без участия сознания. Это было показано в разных областях психологии, в частности в исследованиях восприятия. Если человеку на 30 миллисекунд (это одна тридцатая секунды) предъявлять какое-нибудь слово, то окажется, что человек совершенно не замечает, что было что-то показано. Максимум, что он видит, — какую-то вспышку на экране. Но это слово обрабатывается мозгом и влияет на последующую обработку информации. Предположим, если на такое короткое время показывать слово «река», то слово «берег», следующее после этого уже на осознаваемом уровне, будет обрабатываться намного быстрее, чем слово «телевизор», потому что «берег» и «река» семантически связаны. Иными словами, происходит семантическая (смысловая) обработка стимулов без участия сознания.

Похожие результаты были получены и в исследованиях памяти. Например, мы можем проводить такой эксперимент с испытуемыми, у которых наблюдается амнезия, то есть они не могут переводить информацию из кратковременной памяти в долговременную. Если им предъявить набор слов, то через 10 минут зачастую такие испытуемые не могут вспомнить вообще сам факт того, что какие-то слова им предъявлялись. И они не могут произвольно воспроизвести этот список и даже отдельные слова из этого списка. Но можно использовать разнообразные тесты, которые показывают, что все-таки эти слова сохранены в памяти человека.

Предположим, мы даем список слов, точнее, слогов, которые можно дополнить до целого слова. Например, мы предъявляли в первом списке человеку слово «банан», а здесь написано «бан», и мы просим его дополнить просто до конечного слова. Все эти слоги подобраны таким образом, чтобы дополнить можно было до разных слов. Например, слог «бан» можно дополнить как до «банана», так и до «банки». И оказывается, что испытуемые с амнезией, которые не могут воспроизвести никакие слова, которые им предъявляли, дополняют в тесте слова до тех, которые были раньше, а не до других, даже если частотность этих слов выровнена. То есть они им приходят в голову. Этот феномен называется имплицитной памятью и достаточно хорошо изучен. Показано, что это надежное явление, которое действительно наблюдается.

Третий пример, который можно привести, ― это имплицитное научение. Это феномен усвоения сложных закономерностей в окружающей среде без участия сознания. Эксперименты показывают, что человек может научиться различать два класса объектов на основе какого-то признака, но быть неспособным назвать, что это за признак.

Когда такое большое количество неосознаваемых феноменов было открыто, встал вопрос: а зачем вообще нужно сознание, если такие сложные процессы могут протекать без его участия? Вопрос стал актуальным и отчасти подвинул когнитивную психологию к тому, чтобы заняться проблемой сознания.

Здесь есть один интересный момент с точки зрения методологии. В этом месте сталкиваются методика исследования, экспериментальные методы и теория сознания. Для того чтобы мы в эксперименте могли сказать, что человек что-то не осознал, нам нужно иметь критерий осознания, который явным или неявным образом подразумевает какие-то теоретические представления о том, что же сознание делает, для чего оно нужно.

Например, если мы предъявляем человеку на очень короткое время какое-то слово, то самая первая идея, которая может прийти в голову, — мы можем спросить человека, что он увидел. Если человек говорит, что ничего не видел, или не может назвать слово, то мы делаем вывод, что он не осознал. А если он называет слово, то мы делаем вывод, что он осознал эту стимуляцию. Здесь заложена идея того, что сознание как-то связано с вербализацией ― способностью сформулировать вербально психические репрезентации, которые у нас есть, и передать их другому человеку.

Довольно быстро было показано, что вербализация непрямыми способами связана с сознанием. Прежде всего, когда человек ничего не может сказать, на самом деле сознание не пусто, человек может осознавать фрагменты стимулов, что-то чувствовать по их поводу. При этом не может обернуть это в вербальные конструкции. В жизни тоже часто такое происходит, когда мы что-то чувствуем, знаем, но не можем сформулировать вербально. И все исследователи, которые изучают детское развитие, да и каждый родитель, предполагают, что дети чувствуют боль сознательно и какие-то сознательные переживания у них есть. Естественно, вербализация никак не может помочь нам разрешить проблему того, осознает ли человек, который находится в коме, что-нибудь или нет, потому что сказать он нам ничего не может, но не факт, что это говорит о том, что он не осознает.

Другой пример когнитивных коррелятов сознания — изучение контроля. Связь контроля и сознания — идея не новая, но в когнитивной психологии были проведены изящные эксперименты, которые демонстрируют сущностную связь этих двух явлений.

Давайте вернемся к примеру эксперимента, где испытуемым с амнезией предъявляли списки слов для запоминания. Если сравнить группу больных амнезией и группу здоровых испытуемых, что будет наблюдаться? Здоровые испытуемые, если им предъявить список из 20 слов, смогут произвольно воспроизвести какую-то часть этих слов через 10 минут или через час. Больные амнезией не смогут этого сделать. Если мы даем им тест на дополнение слов, про который я уже говорил, то оказывается, что и больные амнезией, и здоровые испытуемые дополняют эти слова с примерно одинаковой точностью до тех, которые были в списке, раньше предъявляемом. Но самое интересное происходит, когда мы просим испытуемых дополнять до слов, которых не было в списке раньше. Здоровый испытуемый, если он помнит, что ему предъявлялось слово «банан», а он видит слог «бан», может отфильтровать слово «банан» и написать «банка». Испытуемые с амнезией, с имплицитной памятью не могут этого сделать. Они также дополняют этот список до тех слов, которые им раньше предъявлялись. Таким образом, сознание позволяет нам контролировать поведение. Причем важно не инициировать какое-то произвольное поведение, а именно отфильтровывать поведение, которое нужно затормозить.

Еще один интересный пример исследований когнитивных коррелятов сознания был сделан в рамках изучения того, как сознание встраивает поступающую информацию в окружающий контекст. Энтони Марсел был пионером исследований подпорогового восприятия, то есть восприятия на таком уровне, который не достигает порога осознания. И он проводил такой эксперимент: он предъявлял подпороговые праймы, то есть стимулы, которые предъявляются на 30 миллисекунд и не осознаются человеком, и использовал двойственные слова, имеющие два значения (например, кисть может быть и инструментом художника, и частью тела), и он предъявлял прайм, а затем целевое слово, на которое человек должен был реагировать, как-то его опознавать. Это могло быть слово, связанное либо с одной интерпретацией, например «художник», либо с другой интерпретацией, например «рука».

Но Марсел добавлял еще одну вещь ― он задавал контекст всей ситуации. Например, большими буквами в начале пробы писал «живопись» или «тело», задавая таким образом контекст всей пробы. Оказалось, что если предъявлять прайм «кисть» на подпороговом уровне, когда человек не осознает, то ускоряется обработка обоих значений ― и значения «рука», и значения «художник». В то же время если давать прайм чуть-чуть надпороговый (то есть предъявлять на 50–60 миллисекунд, когда мы уже можем заметить слово «кисть»), то, если было написано «живопись, кисть, художник», восприятие «художника» сильно ускоряется ― это слово, которое соответствует контексту. Человеку легче опознать слово «художник», чем нейтральное слово, а восприятие слова «рука» сильно замедляется, тормозится в такой ситуации.

Казалось бы, осознание какого-то объекта тормозит наше восприятие, снижает его точность. Но на самом деле все намного интереснее: сознание на самом деле выбирает одну из интерпретаций поступающей информации, которая встраивается в наш актуальный жизненный осознаваемый контекст. Это такая продуктивная работа, которая на самом низком уровне может выглядеть как неэффективность, и на самом деле это большой выигрыш, потому что сознание строит согласованную картину окружающего мира.

А теперь поговорим про феноменальность сознания. Как она изучается в экспериментах? Здесь намного меньше исследований, потому что это более трудная для понимания тема. Я приведу один пример — исследования свободы воли. Такая философская проблема, которая в рамках когнитивной науки стала эмпирической.

Все началось с исследований Бенджамина Либета, который в своих экспериментах делал следующее: просил людей в любой момент времени, когда они захотят, двинуть либо правым пальцем, либо левым. И он показал в своих экспериментах, что если мы фиксируем активность мозга, активность коры головного мозга, то можно зафиксировать в двигательной коре возбуждение еще до того, как человек скажет нам, что он захотел подвигать правым или левым пальцем. То есть по активации коры можно сказать, каким пальцем захочет двигать человек. Эти исследования много раз повторялись, оспаривались, но сейчас это достаточно надежный факт. Можно действительно предсказать по активации мозга, какой выбор сделал человек в такой ситуации.

Чувство того, что мы чего-то захотели, возникает после того, как на самом деле поведение уже подготовлено. Процесс этого чувства контроля (по-английски обычно используется термин sense of agency) изучается как раз когнитивной психологией. Обычно для этого используются такие экспериментальные установки: у человека есть какой-нибудь джойстик, который он двигает, и на экране происходят какие-то события, они могут быть либо связаны, либо не связаны с тем, что делает человек, как он двигает рукой. Оказывается, что в одинаковых условиях связи движения руки и происходящего на экране человек может совершенно по-разному ощущать свой контроль над этой ситуацией.

Есть разные способы измерения чувства контроля. Например, можно просто попросить человека по восьмибалльной шкале оценить, насколько он контролировал то, что происходит на экране компьютера. А есть более интересные способы. Например, метод сенсорной аттенюации, основанный на предыдущих экспериментах, в которых было показано, что если человек чувствует, что он контролирует ситуацию, то последствия своих действий он воспринимает менее интенсивно с точки зрения ощущений. Если человек нажал кнопочку и через несколько секунд раздался сигнал, то, если человек осознает, что это он стал причиной действий, громкость ему кажется более низкой. Замеряя то, насколько человек ощущает эти сигналы, можно изучать его внутренние ощущения, чувство контроля, не спрашивая у человека напрямую.

Что же мы знаем о сознании на сегодняшний день? Сознание — это некоторый механизм в мозге, который выстраивает непротиворечивую картину мира, который позволяет нам контролировать наше поведение и в то же время позволяет нам объяснять его, строить интерпретации происходящего в окружающем мире.

Мне кажется, что в ближайшие годы, в ближайшие десятилетия наиболее актуальным вопросом в области исследования сознания будет изучение феноменальности сознания, потому что эта проблема более трудна для описания, чем исследования когнитивных коррелятов. Тут я процитирую Майкла Газзанигу, который говорит, что важнейшим шагом на пути объяснения феноменальности сознания будет создание нового языка описания этого феномена ― описания, понимания, обсуждения. Напомню, что в науке очень важно не только ставить вопросы и искать ответы на них, но ставить вопросы таким образом, чтобы на них можно было найти эмпирический ответ. И мне кажется, что когнитивная психология в этом смысле сыграет важнейшую роль, потому что она переводит абстрактные теоретические конструкции из философии на уровень проверяемых экспериментальных гипотез и дальше позволяет проводить их к нейронаукам, которые могут изучать эти процессы в мозге.

[ArefievPV]

Имплицитное научение — Иван Иванчей
https://www.youtube.com/watch?v=LjFLaVi7nMc

[ArefievPV]

В тестовом варианте...

Имплицитное научение
https://postnauka.ru/video/81475
Психолог Иван Иванчей о механизмах бессознательной памяти, экспериментах Артура Ребера и роли грамматики в процессах запоминания

Представьте себе, что вам нужно рассказать другому человеку, как вы катаетесь на велосипеде. Или вспомните себя в детстве. К трем годам мы уже научились говорить, формулировать свои мысли, просить у родителей все, что нам нужно, но, когда мы попадаем в начальную школу и учитель нас просит просклонять какие-нибудь существительные и проспрягать глаголы, нам очень трудно это сделать. Мы мучаемся все 11 лет нашей школы. Что объединяет эти два примера? В обоих примерах мы очевидным образом усвоили какие-то взаимосвязи либо в физическом мире, как в случае с велосипедом, либо в культурном, как в случае с языком, но не можем их вербализовать, эксплицировать, рассказать об этом. Такой процесс в психологии называют имплицитным научением. Имплицитное научение — это усвоение каких-то сложных взаимосвязей в окружающем мире без участия сознания и также без интенции что-то заучить.

Началось все с научных споров между Ноамом Хомским, когнитивным лингвистом, и психологами. Это были 1960-е годы, Хомский только что разгромил психологов-бихевиористов, которые пытались объяснить усвоение языка методом проб и ошибок. Хомский был с этим принципиально не согласен. Он подсчитал, что для того, чтобы усвоить язык таким образом, нам понадобились бы сотни лет. Хомский предполагал, что мы имеем какие-то врожденные структуры, которые позволяют нам усваивать язык. Артур Ребер, когнитивный психолог, был с этим не согласен. Он предполагал, что мы при жизни можем усваивать достаточно сложные, объемные структуры без участия сознания и без намерения что-то выучить. Он провел серию экспериментов, в которых пытался доказать эту точку зрения.

Он сформулировал небольшую схему, которую назвал искусственной грамматикой. Эта схема позволяла собирать из нескольких символов, например семи элементов, последовательности, которые он называл грамматическими последовательностями — своего рода искусственный язык. Он приглашал испытуемых в свою лабораторию и говорил им, что они сейчас будут участвовать в экспериментах, направленных на изучение памяти. Рассказывал им, что им сейчас будут предъявляться бессмысленные последовательности символов, которые им нужно будет запоминать. Испытуемые проходили в лабораторию, и им на карточках показывали все эти последовательности. После того как им показали 40–50 этих последовательностей, которые они наблюдали на карточках и записывали, все записи убирались, и Ребер сообщал испытуемым, что на самом деле те последовательности, которые они запоминали, были не случайными наборами букв, а были составлены по определенным правилам — правилам искусственной грамматики.

И на втором этапе эксперимента испытуемым будут предъявляться новые последовательности, часть из которых соответствует этим правилам, а другая часть не соответствует. И испытуемые должны будут сказать, какие последовательности соответствуют этой закономерности, грамматике, а какие не соответствуют. Конечно, испытуемые чаще всего в этих экспериментах протестуют, говорят, что они ничего не заучивали, у них просто был эксперимент на память и они никакие закономерности не вычленяли. Ребер успокаивал испытуемых и говорил им: «Ладно-ладно, поспокойнее, постарайтесь просто наугад отвечать, как вам кажется». Обескураженные испытуемые в ходе эксперимента классифицировали строчки на грамматические и неграмматические, им казалось субъективно, что они отвечают абсолютно наугад, но, как оказалось по итогам эксперимента, бо́льшая часть строчек, этих последовательностей была правильно классифицирована испытуемыми. Но самое интересное в этом эксперименте состоит в том, что после эксперимента испытуемые практически ничего не могли рассказать о том, как они это делали, на какие правила они опирались, когда классифицировали строчки.

Ребер делает вывод о том, что этот эксперимент демонстрирует способность человека усваивать сложные структуры за очень короткое время без обратной связи и без интенции что-либо заучить. Через некоторое время похожие результаты были получены и в других областях человеческой деятельности, например в сфере двигательных реакций. Представьте себе простую сенсомоторную задачу. Перед человеком четыре лампочки и четыре клавиши. Загорается одна лампочка, и человеку нужно нажать соответствующую клавишу. Например, если вторая слева загорелась, нужно нажать вторую слева клавишу. Если ввести в последовательность предъявления лампочек определенную закономерность, то испытуемые начинают все быстрее и быстрее нажимать на кнопки, как бы предугадывая, где появится следующий сигнал. Опять же в этой ситуации, если последовательность достаточно длинная, человек совершенно не понимает, что какая-то закономерность была введена в задачу. Если человеку в конце сообщить о том, что это было сделано, как правило, испытуемые очень удивляются.

Интересный момент заключается в том, что если эту закономерность в какой-то момент нарушить, то человек демонстрирует резкое замедление времени реакции. То есть выглядит все так, как будто он сбился, хотя на самом деле он сам не понимал, что что-то заучивал. Еще один пример лабораторной методики, которая позволяет изучать имплицитное научение, — это формирование имплицитных категорий. Процесс категоризации — это психический процесс, который позволяет нам относить объекты к разным классам. В лаборатории это изучается путем формирования искусственных категорий. В качестве примера можно привести эксперимент, в котором испытуемых учат различать инопланетных жуков. Существуют жучки, которые различаются характеристиками (например, длиной тельца, количеством лапок, длиной усиков и так далее). То есть множество характеристик. И определенные комбинации этих характеристик отличают жуков одного вида от жуков другого вида. И испытуемым нужно пытаться угадывать, к какому виду принадлежат жуки.

После каждой пробы испытуемым говорится обратная связь, правильно они ответили или нет. Что происходит в таком эксперименте? Через какое-то время испытуемые начинают правильно определять, какие жуки к какому классу относятся. Но еще долгое время человек не может сформулировать вербально те правила, которые определяют принадлежность к классу. Это тоже пример имплицитного научения. В жизни можно привести довольно много примеров, когда мы сталкиваемся с такой ситуацией. Например, когда мы пытаемся понять, можем ли бы доверять человеку в какой-то сомнительной сделке или не можем. Когда мы выбираем маршрут, для того чтобы быстрее добраться в какое-то место. Когда мы выбираем товары, какие качественные, а какие некачественные. Иногда мы можем сказать, на какие критерии опираемся, но очень часто мы доверяем, как мы это называем в быту, интуиции. Имплицитное научение — это тот психический процесс, который лежит в основе интуиции. Артур Ребер достаточно долго исследовал какие-то тонкие моменты, связанные с усвоением искусственной грамматики.

И через тридцать лет своих исследований, в 1993 году, он опубликовал работу, в которой представил большую теорию, которая бы описывала, каким образом происходит имплицитное научение. Он предполагал, что в психике человека существует две независимые системы, независимо друг от друга усваивающие информацию. Это эволюционно более древняя, очень мощная и сложная имплицитная система. И довольно поздняя с точки зрения эволюции надстройка эксплицитной системы, которая позволяет формулировать закономерности вербально и передавать их другим членам сообщества. Такая двухсистемная теория, с одной стороны, хорошо описывает экспериментальные результаты, с другой стороны, она хорошо подходит для описания многих клинических случаев. Например, при нарушениях памяти вследствие черепно-мозговых травм или каких-то возрастных заболеваний у людей часто ухудшается способность к эксплицитной памяти. Под эксплицитной памятью понимается способность целенаправленно запоминать какие-то предметы, объекты и воспроизводить их.

Например, если предъявить человеку, у которого амнезия, определенные виды амнезии, последовательность из 20 или 10 слов, то через пять минут человек не сможет их воспроизвести. Даже иногда может не вспомнить, что была такая задача. В то же время у таких пациентов не изменяется способность к имплицитному научению. Она практически сохраняется на том же уровне, на котором она у здоровых испытуемых. Сам Ребер отдельные группы испытуемых просил с самого начала эксперимента на той фазе, когда они просто запоминали стимулы, искать закономерности, искать искусственную грамматику, то есть сообщал, что если они найдут определенные закономерности, которые определяют последовательность элементов в строчках, то им будет легче запомнить. И испытуемые целенаправленно старались выяснить, какие же закономерности определяют последовательность символов. И оказалось, что в итоге испытуемые в таких группах хуже классифицируют строчки на грамматические и неграмматические. То есть вмешательство сознания в этот процесс ухудшает имплицитное научение.

В качестве примера можно привести канатоходца, которому нельзя задумываться о своих шагах на канате, иначе он упадет. Вмешательство сознания в хорошо автоматизированные навыки всегда ведет к ухудшению этого навыка. Это как сороконожка, которая задумалась о том, как она ходит. Такая метафора имплицитного научения и вмешательства сознания. Конечно, не все исследователи были согласны с этой двухсистемной теорией Ребера. И до сих пор существуют авторы, которые пишут о том, что на самом деле вся обработка информации человеком происходит в той или иной степени осознанно. Например, Дэвид Шенк до сих пор является главным противником реберовской теории. Он предполагает, что никакого имплицитного научения на самом деле нет, просто эксперименты проводятся недостаточно точно. Нужно сказать, что на данный момент теории двух систем доминируют в науке. Однако споры между двухсистемщиками и односистемщиками в 1990-х — начале 2000-х годов привели к тому, что наши знания об имплицитном научении существенно обогатились.

Например, стало ясно, что сознание человека не полностью пустое во время имплицитного научения. Во-первых, испытуемые чувствуют, что что-то знают. У нас появляется — в экспериментах это можно показать — ощущение того, что мы что-то выучили, но не можем об этом рассказать. Во-вторых, сознание всегда активно. И даже когда у нас есть какие-то закономерности в нашей задаче, которые мы не можем абсолютно вербализовать, человек всегда пытается придумать объяснение своим когнитивным процессам, своему поведению. И если вы попытаетесь провести эксперимент с усвоением искусственной грамматики, то ваши испытуемые на самом деле довольно много чего могут рассказать после эксперимента. Правда, процентов восемьдесят из этого будет никак не относиться к тем закономерностям, которые вы закладывали в искусственную грамматику. Таким образом, на сегодняшний день большинство исследователей в когнитивной психологии соглашаются с тем, что имплицитное научение действительно существует и оно играет довольно значительную роль в нашем поведении.

Практически во всех сферах, где мы чему-то учимся, существуют какие-то этапы формирования навыка, которые являются имплицитными. Но какие же вопросы являются сейчас актуальными в этой области? Во-первых, это вопрос контроля имплицитного научения. Можем ли мы контролировать применение каких-то навыков, которые мы не осознаем? В 2001 году бельгийский исследователь Аксель Клирманс вместе со своим коллегой проводил эксперимент с формированием сенсомоторной реакции. Они предъявляли испытуемым четыре лампочки, четыре клавиши. Демонстрировалось научение, как и в том примере, который я привел ранее. Но после эксперимента они просили испытуемых набрать последовательность клавиш, которая была в эксперименте. И все испытуемые справлялись с этой задачей отлично. Все испытуемые хорошо могли это сделать. Но когда авторы этой статьи просили испытуемых набрать последовательность, которая не соответствовала той, что была в эксперименте, которой не было в эксперименте, испытуемые этого сделать не могли. То есть имплицитное научение прорывается в поведении, даже когда мы этого не хотим.

То есть контроль был ослаблен. После этого были попытки воспроизвести эту работу. Какие-то из них были удачными, какие-то неудачными. И сейчас ученые до сих пор обсуждают этот момент, насколько мы контролируем применение имплицитных знаний. Исследователи проводят довольно остроумные эксперименты. Например, испытуемые заучивают несколько грамматик и в разных ситуациях должны применять либо одну, либо другую, таким образом изучая, можем ли мы непроизвольно применять наши неосознаваемые знания. Окончательного ответа пока нет.

Второй момент, который сейчас активно изучается, — это то, можем ли мы использовать имплицитное научение в прикладных задачах, например в образовании. На данный момент было проведено не так много исследований. Например, школьников пытались учить органической химии, применяя те знания, которые мы получили из экспериментов по имплицитному научению. Пока это было ненамного успешнее, чем обычный, стандартный, эксплицитный способ обучения. То есть те рамки, в которых наши фундаментальные знания могут применяться на практике, еще нащупываются.

Третий момент, который сейчас активно исследуется, — это возникновение интуитивного чувства того, что мы что-то знаем. Каким образом в сознание попадает информация о тех процессах, которые мы не осознаем? Как они там отражаются и какова динамика этого феномена? Это сейчас активно изучают.

Подводя итоги, можно сказать, что имплицитное научение встречается повсюду в нашей жизни. Самое важное, чему мы должны научиться, — это понимать, где мы действительно обладаем релевантными имплицитными знаниями и где мы можем доверять интуиции, а где не можем. Ситуация, когда мы считаем, что имплицитные знания у нас есть, а на самом деле их нет, ведет к когнитивным ошибкам. Это то, чем занимался Даниэль Канеман. То есть разные сферы когнитивной психологии, изучение имплицитного научения и когнитивных ошибок сталкиваются в этом месте. Когнитивные ошибки — это негативная сторона имплицитного научения. А собственно исследование имплицитного научения, о котором я вам рассказывал сейчас, — это позитивная сторона, продуктивная. И главная мудрость, которую мы должны сформулировать в ходе нашей жизни, — это определять, в какой ситуации имплицитное обучение сработает, а в какой нет.

[ArefievPV]

Множественные «я» — Михаил Соколов
https://www.youtube.com/watch?v=ETMkzGL5NWE

[ArefievPV]

В текстовом варианте...

Множественные «я»
https://postnauka.ru/video/82972
Социолог Михаил Соколов о моделях множественной личности в психоанализе, поведенческой экономике и топографических моделях в социологии

Идея о том, что под кожей у каждого из нас живет несколько душ или несколько мыслящих существ, очень древняя. Она была знакома людям уже в Древнем Египте. Аристотель с помощью существования разных душ пытался объяснить различия между человеком и растением. Но, видимо, только в романтическую эпоху этот образ стал использоваться для того чтобы объяснить видимую иррациональность и внутренние конфликты в человеческом сознании и поведении.

Самая известная модель такого рода, разумеется, психоанализ. У Фрейда на самом деле есть две модели множественных Я. Одна из них топографическая, вторая динамическая. Топографическая модель подразумевает, что психика каждого человека состоит из сознания, предсознательного и бессознательного. В сознании находится то, что находится перед нашим мысленным взором. В предсознании находится то, что не находится перед мысленным взором, но может попасть туда в любой момент. Например, подумайте о таблице умножения. В момент, когда я начал говорить об этом, таблица умножения не стояла в нашем уме, а вот сейчас я сказал — и каждый легко ее себе представит. Но за пределами предсознания находится бессознательное, а в него-то проникнуть взором не так просто, потому что есть еще некоторые внутренние силы, которые мешают человеку понять, что в этом бессознательном находится. Есть сопротивление, есть механизмы вытеснения.

Вторая фрейдовская триада, снова включает в себя бессознательное, но дальше идут Я и Сверх-Я. Эта триада не вполне совпадает с первой. Бессознательное всегда является бессознательным, но значительная часть человеческого Я и значительная, возможно, бо́льшая часть человеческого Сверх-Я также бессознательна. Сверх-Я содержит моральные нормы или моральные императивы и образуется в результате интериоризации родительской фигуры. Бессознательное состоит из влечений. А Я постепенно развивается из попыток примирить их конфликты и одновременно адаптировать весь организм к внешней реальности. Откуда следует, что и в сознании, и в предсознательном представлена только небольшая часть Сверх-Я и далеко не все человеческое Я? Когда Фрейд описывает их отношения, он ссылается на русскую цензуру. Русская цензура, рассказывает он, цензурирует письма с фронта и вычеркивает из них то, что цензоры не хотели бы, чтобы узнали дома о происходящем на фронте. (Фрейд был примерным австро-венгерским патриотом: хотя из «Похождений бравого солдата Швейка» мы знаем, что австро-венгерская цензура действовала точно так же, но он почему-то списывал все на русских.) Так вот, то же самое происходит с человеческой психикой: некая бессознательная часть Я вычеркивает часть опыта или часть переживаний, которые не должны достигнуть сознания. Поскольку Сверх-Я видит только то, что попало в фокус сознания, то, если Сверх-Я не видит каких-то вытесненных содержаний, которые не попадают в сознание, оно и не наказывает индивида.

Но сознательная часть Я не подозревает, что что-то вычеркнуто. Разные части Я при этом не догадываются о существовании друг друга. Эта ситуация похожа на фронт, на котором цензура вычеркивает не только какие-то фрагменты частных писем, но и фрагменты военных донесений. В результате центральный штаб получает отцензурированную версию реальности и не догадывается о том, что отдает приказы несуществующим частям. Та часть Я, которая сознательная, не подозревает не только о бессознательном, но и о работе бессознательной части Я, а доходящие в результате потоки информации самым радикальным образом искажены. При этом, однако, бессознательное пытается достучаться до сознательного Я и передает тому зашифрованные сигналы, которые, как оно надеется, будут расшифрованы и поняты. А иногда весьма и весьма громко стучится в человеческую психику.

Весь психоанализ построен вокруг этого образа, но в других социальных науках идея множественного Я нашла значительные и иногда отличающиеся применения, которые брали у Фрейда основную идею: чтобы понять человеческое поведение, нужно отказаться от идеи «один организм — один субъект», а вместо этого представлять себе, что под нашей кожей сосуществует несколько разных субъектов.

Следующая остановка здесь может быть в дисциплине, которая находится так далеко, как можно себе представить, от психоанализа — в современной экономике. В ней один из величайших авторитетов в теории игр Томас Шеллинг утверждает, что, чтобы понять многие вещи в человеческом поведении, нужно ввести субдисциплину, которую называть эгономикой, и центральный объект изучения в эгономике — это взаимодействие между сильным и слабым «Я».

Экономика с ее образом цельного и рационального субъекта с очень большим трудом может объяснить, как этот субъект может о чем-то сожалеть. Если субъект всегда принимает рациональные решения в соответствии с некоторыми нормами инструментальной рациональности, как можно объяснить, что каждый из нас сожалеет о таком количестве эпизодов в прошлом? Хорошо, у нас было недостаточно информации, но мы приняли лучшее возможное решение в тот момент, а потом поняли, что оно неправильное. Как мы можем себя за что-то укорять? Как мы можем делать вещи, о которых все время сожалеем? Как мы можем пытаться бросить курить и не бросить курить? Как рациональный субъект может не бросить курить, если ему этого хочется?

И разные экономисты сталкиваются с тем, что социологи или философы говорят им: «А давайте мы на этом основании откажемся от всей экономической теории». «Нет, — говорит Шеллинг, — совсем не обязательно отказываться от всей, достаточно отказаться от порочного отождествления принимающего решения субъекта с организмом». Представьте себе, что одним организмом пользуется несколько Я, которые различаются, прежде всего, одним параметром — тем, насколько далек их мысленный горизонт, как соотносятся в их уме сейчас и будущее. Всем нам приходится уравновешивать свои нынешние потребности и нынешние желания с тем, что мы предполагаем, каковы будут наши будущие желания или будущие потребности. Я очень хочу закурить и очень не хочу умереть от рака в перспективе — мне нужно каким-то образом уравнять одно желание сейчас с другим нежеланием в будущем.

Шеллинг говорит, что возникающие здесь сложности и кажущуюся иррациональность человеческого поведения можно описать, говоря, что у нас есть два Я, одно из которых ограничено своими нынешними желаниями и в этом смысле похоже на фрейдовское бессознательное, в котором есть желание и нет принципа реальности, никакого представления о последствиях событий; а есть другое, более рациональное, более похожее на фрейдовское Я, у которого больше временной горизонт и которое способно заставить нас отложить какое-то удовольствие или вообще от него отказаться, предполагая, что последствия этого удовольствия очень нежелательны. Эти два состояния находятся в динамическом равновесии, причем баланс сил между ними изменяется вместе с изменением состояний нашего организма.

Например, когда мы только что покурили, сильное Я, дальновидное Я, безусловно, господствует. Очень легко, когда только что чего-нибудь выкурил, сказать себе, что эта сигарета была последней. Но потом абстиненция подступает, слабое Я говорит: «Да еще никто не умер от рака из-за одной-единственной сигаретки. Слушай, сегодня был очень-очень сложный день, страшный стресс, да еще вечер будет такой. Давай еще одну, а потом, с понедельника... как-нибудь...» А поскольку абстиненция усиливает слабое Я, оно отодвигает эту границу еще на немножко, и сильное Я отступает шаг за шагом, как любой человек с дурными привычками или привычками, которые кажутся ему дурными, может рассказать во всевозможных деталях.

Шеллинг наиболее известен благодаря идее commitment — плохо переводимое на русский язык слово, которое рассказывает, как сильное Я в этой ситуации может выиграть: сильное Я может выиграть, повысив потери, в том числе слабого Я, от того, что сигарета будет выкурена. А повысить эти потери можно, заблаговременно создав ситуацию, когда одна выкуренная сигарета тем не менее будет иметь очень дурные последствия. Например, рассказав всем в офисе, что я бросил курить, и что я - человек железной воли: сказал, что последняя, значит, действительно последняя. И дальше одна сигарета уже что-то решает, потому что достаточно один раз быть замеченным после этой декларации с сигаретой, чтобы сила воли раз и навсегда была поставлена под значительное сомнение. Поэтому люди объявляют о том, что они бросили курить. Поэтому армии сжигают за собой мосты. И поэтому, например, Одиссей заставил команду привязать себя к мачте, чтобы насладиться пением сирен. Дальновидное сильное Я способно предсказать поведение слабого Я и поставить заранее это слабое Я в ситуацию, когда оно не сможет вступить на какой-нибудь порочный курс.

Шеллинга очень интересовал вопрос о том, способно ли слабое Я на такие же интеллектуальные подвиги. И он пересказывал некоторое количество анекдотов вроде анекдота о пьяной женщине на вечеринке, которая говорит своему спутнику: «Если в следующий раз я трезвая скажу тебе не брать с собой сигареты, не слушай меня». В данном случае слабое Я, которое на данный момент восторжествовало, пытается каким-то образом настроить спутника в свою пользу и против сильного «Я» и проявляет неожиданную дальновидность.

Философия - с шеллинговской помощью или нет — здесь мне сложно проследить, — но породила похожую линию рассуждений в виде дискуссии и желаниях первого и второго порядка. У Гарри Франкфурта среди прочих есть идея о том, что человеческий субъект, как мы его понимаем, или личность определяется нами через идею воли. У всех живых существ есть какие-то желания, которые движут их поступками. Но только у человеческих существ или у тех, кого мы называем разумным существом, есть желания второго порядка, которые есть некое желание в отношении желания первого порядка. Я хочу каких-то вещей или хочу быть человеком, который хочет каких-то вещей. Например, я чего-то боюсь, но я хотел бы быть человеком, который не боится. Или я чего-то совершенно не хочу, например, чтобы наступил понедельник, тогда мне нужно было снова идти работать, но я хотел бы быть человеком, который хочет работать, и я осуждаю себя за отсутствие этого желания. Воля и субъектность в нашем понимании неразрывно связаны с тем, чтобы испытывать желания второго порядка и пытаться руководствоваться ими.

Наконец, еще одно и, возможно, самое изощренное применение топографических моделей мы находим в социологии у социолога по имени Эрвин Гоффман, который неожиданным образом переосмыслил фрейдовскую топографическую модель, для того чтобы заново внести в социальные науки старую идею одного из классиков социологии Эмиля Дюркгейма.

Эмиль Дюркгейм — современник Фрейда, но, в отличие от Фрейда, радикальный социологист. Он говорит нам, что внутри сознания человека нет ничего, чего прежде не было бы в обществе. Он легко на самом деле может препарировать Фрейда, говоря, например: «Фрейд, чтобы объяснить, что такое Я, использует образ русской цензуры. В действительности то, что он находит в психике, — это отражение общества, в котором эта психика существует. Все, что мы находим в психике, — это отражение некоего социального института. У нас не было бы вытеснения, если бы не было цензуры».

Иногда это звучит довольно смело, потому что организованная цензура все-таки возникла позже, чем вытеснение. Но Гоффман находит способ показать, что некоторым парадоксальным образом общество действительно организовано так, что фрейдовская модель в нем действует, но не внутри отдельного человеческого существа, а вне него, в социальной ситуации, в которой это существо участвует. Существует ли оно внутри — спорный вопрос. Психологи со времен Фрейда пытаются поставить эксперимент, который однозначно продемонстрировал бы наличие бессознательного, уже на протяжении десятилетий с довольно неопределенным результатом. Но в отношении общества мы легко находим нечто такое, что полностью соответствует фрейдовской динамической модели.

Опять же, говорит Гоффман в одной из своих работ, вернемся к тому, как Фрейд рассказывает о коммуникации бессознательного и сознания. Он в «Лекциях по психоанализу» приводит такой пример. Представьте себе, что сейчас, рассказывает Фрейд аудитории, в этом самом лекционном зале появится какой-нибудь хулиган, который всячески будет вмешиваться и мешать вам слушать лекцию. Представьте себе, что ведущий лекции выставит этого хулигана за дверь. Но хулиган не успокоится на этом и начнет всячески стучаться. Некоторое время мы все будем делать вид, что ничего не происходит, но, когда стук станет слишком громким, нам придется каким-то образом с этим хулиганом попробовать помириться. Например, пустить его назад, если уж невозможно вызвать полицию. И это как раз, говорит Фрейд, модель того, как действует психика.

Да, говорит Гоффман, действует ли так индивидуальная психика, мы толком не знаем. Но вот то, что ситуация, когда какого-нибудь хулигана выставили за дверь, а он начинает ломиться внутрь и мы все делаем вид, что ничего не происходит, но в какой-то момент делать вид, что ничего не происходит, становится сложнее и сложнее и тогда уж мы вынуждены каким-то образом его инкорпорировать, — такие эпизоды происходят сплошь и рядом. Посмотрите на то, как устроено человеческое взаимодействие в каких-нибудь повседневных ситуациях. Люди руководствуются нормами этикета, а нормы этикета в основном заставляют нас делать вид, что мы замечаем какие-то вещи, которых в действительности нет: «Как ты замечательно сегодня выглядишь!» Или, наоборот, не замечаем тех вещей, которые есть: «По правде сказать, выглядите вы ужасно, но я, как приличный человек, никогда этого не скажу». Наши нормы этикета вытесняют некоторое количество содержания нашего сознания из коммуникации: я знаю, но стараюсь делать так, чтобы никто не знал, что я знаю; я знаю, что ты знаешь, но постараюсь сделать вид, что я не знаю, что ты это уже знаешь.

Формы вытеснения, которые здесь есть, уравнивают индивидуальное сознание с бессознательным, а то, что потом уже, после Гоффмана, Роберт Ауманн назовет общим знанием (я знаю, я знаю, что ты знаешь, и я знаю, что ты знаешь, что я знаю и так далее и тому подобное), — с тем, что является сознанием, но сознанием не индивида, а ситуации. Коллективным сознанием некоторого коллективного целого.

Наш этикет — это как раз форма вытеснения, которая из публичной ситуации вытесняет содержание наших индивидуальных сознаний. Таким образом, Фрейд оказывается парадоксальным образом примирен Гоффманом с Дюркгеймом. Оба они описывают, как коллективное сознание или общественное сознание охраняется каждым из нас – играбщим роль цензуры – от того, что мы знаем, но не можем допустить, чтобы оно проникло в коллективное сознание.

На этом миграция идей множественных Я, видимо, не заканчивается. Мы успели посмотреть, как она появилась в психологии, а потом в экономике, а потом в философии, а потом или где-то одновременно в социологии. Но нет сомнений, что эта богатая, плодотворная идея, скорее всего, получит еще много воплощений.

[ArefievPV]

Желание – это осознанное стремление. Подчёркиваю, само сознание ничего не порождает (никаких стремлений не порождает), оно может только осознать то, что в мозге уже имеется и ничего «сверху», так сказать... Проявление волевого усилия – это проявление желания второго порядка. Преодоление действия желания первого порядка желанием второго порядка мы обычно и воспринимаем как проявление силы воли...

Для достижения желания второго порядка мозг просчитывает более длинную и разветвлённую цепочку прогностических решений. Желание первого порядка удовлетворяется в несколько ходов, там длинных и разветвлённых расчётов делать не надо. Хочу здесь и сейчас, типа.

Желание второго порядка можно описать, как хочу в будущем того-то и того-то. Но для достижения этого придётся бороться (преодолевать) множество сиюминутных желаний первого порядка. Мозг рассчитывает возможный вариант, как преодолеть эти препятствия. В этом расчёте (для воплощения желания второго порядка) может быть и вариант, когда последовательными действиями создаётся неприемлемые трудности для достижения желаний первого порядка.

Например, для того чтобы бросить курить делается объявления и, тем самым, связывается самооценка (и/или социальный статус в обществе) с нарушением слова.

Полагаю, что так называемое проявление силы воли у маленьких детей в «зефирном эксперименте» имело ту же основу – мозг просчитывал и создавал искусственные препятствия (отвлекал внимание, переключал внимание, запускал компенсирующее поведение – дети делали всё (в рамах своих возможностей, конечно), лишь бы не съесть зефирки... Разумеется, вся цепочка расчётов (и почему они так себя ведут) не осознавалась ими. Мозг, так сказать, занимался самообманом – единственным способом в той ситуации позволить победить желанию второго порядка над желанием первого порядка.

[ArefievPV]

В своей основе стремления первого порядка – это инстинктивные программы. Следование таким программам заключается в использовании врождённых (врождённый рефлекс) или выученных (условный рефлекс) алгоритмов. Но, по сути, условный рефлекс уже является реализацией стремления второго порядка блокирующим непосредственное выполнение стремление первого порядка. Однако мы осознаём их вполне одинаково – как желания первого порядка.

Для воплощения желания второго порядка требуется более длинный расчёт. По сути, мозг выстраивает алгоритм для подавления, торможения, блокировки алгоритмов врождённых и условных рефлексов. Условные (отчасти и врождённые) рефлексы могут собираться (компоноваться) в динамические стереотипы. Осознанный динамический стереотип мы обычно обзываем привычкой. Мало того, условный рефлекс может быть разных уровней. И алгоритмы условного рефлекса более высокого уровня блокируют (тормозят) выполнение алгоритма условного рефлекса предыдущего уровня (того рефлекса, на основе которого и был сформирован условный рефлекс более высокого уровня).

Полагаю, что это общее правило – для успешной реализации «дальнодействующего» прогностического решения, алгоритм реализации данного решения должен блокировать алгоритмы реализации всех «близкодействующих» прогностических решений.

Получается, для изменения привычки мозгу тоже необходимо сформировать алгоритм блокирующий непосредственное выполнение динамического стереотипа. А для этого необходимо чтобы сначала сформировалось стремление реализовать достижение более далёкой цели (за пределами привычки, за пределами динамического стереотипа) – то есть, сформировалось ещё более «дальнодействующее» прогностическое решение («дальнобойный» прогноз). И только потом будет формироваться алгоритм блокирующий реализацию всех более «коротких» прогнозов на пути реализации этого «дальнобойного» прогноза.

Осознание всей этой «механики» может происходить по-разному.

Может, сначала осознаться стремление (типа, появится желание второго порядка), а затем начаться поиск решения (причём, как осознанный, так и неосознаваемый). То есть, желание есть, а пути удовлетворения этого желания нет. Неосознаваемый поиск включается автоматически.

Подключение механизма сознания может, как помочь/ускорить (если имеются готовые приемлемые решения), так и помешать (само по себе осознание как процесс отвлекает от непосредственного формирования нужного алгоритма) нахождению решения (типа, если нужного готового решения нет, а в башке «крутится» только «мусор» всякий).   

Далее. Осознание может произойти и на этапе сформированного алгоритма реализации (путь достижения цели). Типа, осталось только выполнить. Если у человека чаще всего происходит осознание именно на этой стадии, то таких людей мы обычно обзываем рационально мыслящими. Эти люди могут объяснить весь путь удовлетворения желания (путь достижения цели).

Если алгоритм сформировался удачно и не требует для своего выполнения больших усилий по блокировке предыдущих алгоритмов, то человек его выполнит достаточно легко. Мы таких людей обычно обзываем волевыми. По сути, и рационально мыслящие люди, и волевые просто являются носителями такого мозга (и психики), который позволяет сформировать самый экономный (в плане нервных усилий) алгоритм, и легко перевести на рациональный язык (знаковый язык сигнальной системы, принятый в данном социуме) в процессе осознания данного алгоритма.

Какая ирония.  «Волевые» люди, на реализацию алгоритма, как раз и затрачивают меньше сил, чем «неволевые»... У «неволевых» колоссальное внутренне сопротивление возникает при реализации алгоритма, требующее огромных усилий от индивидуума. Предохранительные механизмы не позволяют мозгу перенапрячься (блокируют вообще выполнение данного алгоритма). А мы про этих людей говорим: «слабак, совсем воли нет, тряпка»...  Чувство лени – это тоже осознанное стремление мозга не выполнять некий алгоритм, способный перенапрячь нервную систему.

И наконец, осознание может произойти уже после достижения новой цели. Как всё получилось, человек в таком случае обычно и сам не знает. Типа, как-то само собой...

[ArefievPV]

Мы обычно умудряемся почувствовать, когда у людей пропадает желание. В этом случаи их объяснения, почему они не поступи как поступали прежде, почему они не выполнили обещание и т.д. – звучат как оправдания... Много дел, забыл, не успел и т.д. – это оправдание, которые подготовил наш мозг. Оправдания призваны придать легитимность, правомерность, неоспоримость нашим поступкам в глазах других людей, нарушивших их ожидания (надежды). А иногда, разрушаются и собственные надежды – тогда происходит самооправдание в собственных глазах. Эта ложь призвана сохранить собственную самооценку и оценку нас самих (нашей личности) другими людьми. Мы верим своим объяснениям и хотим, чтобы и другие поверили  в наши объяснения.

Низкая самооценка опасна для психики и физического здоровья человека. Если у человека очень низкая самооценка, то повышается вероятность суицида. Мало того, если нас оценивают отрицательно (и демонстрируют нам это), то мы неосознанно воспринимаем такую оценку (проявляется конформизм, наша восприимчивость и внушаемость) и наша собственная самооценка также понижается. Мало кто может сопротивляться такой коррекции окружающими самооценки. Мы животные весьма социальные и управляемые. Крайние случаи проявления такой ситуации можно обозвать фразой – довели до самоубийства...

Итак, ложь во спасение. В первую очередь, себя... Ну и других тоже – правдой-маткой можно весьма жёстко рубануть по чувствам окружающих... Например, рассказав подружке правду, что охладел к ней... Что интересно, зачастую поначалу человек сам ещё не осознаёт, что это охлаждение произошло. Типа, сам искренне верит, что просто блин опоздал/забыл/замотался... Ага, как же...  Если присутствует желание (даже просто неосознанное стремление), то мозг всегда сформирует алгоритм реализации (не важно, корявый/глючный или удачный/адекватный, но он будет сформирован и без всякого участия сознания) этого желания/стремления. Просто мозг уже переключился на другие алгоритмы. Новые алгоритмы начинают притормаживать и блокировать старые алгоритмы. И это переключение не требовало обязательного осознания (как и 99,9% работы мозга)...

Такая вот печалька... Или, может и не печалька, просто такова действительность и её надо постараться принять как есть. Типа, простить себя и других.